Тут Ксаверия подсядет еще ближе к Волошину, и глаза ее сделаются еще больше.
— Говорите, рассказывайте, я обожаю слушать, поведайте, как он сражался, как вел вас на битву… мой блаженной памяти нареченный, поручик уланского полка… впрочем, это не я должна рассказывать, так говорите же, лучше всего о том, как он пал смертью храбрых.
— В последний раз? — спросит Петер.
— Разве он умирал неоднократно? — переспросит Ксаверия.
— Последний раз было так. Попали мы в окружение, навалилось на нас несколько сотен бендеровцев, видно, думали, что с нами штаб дивизии, а то и сам Спыхальский или Вальтер-Сверчевский, они иногда приезжали инспектировать. Спыхальский — красавец, вылитый князь Юзеф Понятовский, а Вальтер лысый, как Рыдз-Смиглый. Окружили нас, а мы, понятно, решили пробиться. Я был при капитане, ведь он без меня — ни шагу. Мы хотели выйти оврагом, до него было рукой подать, а они вдруг прекратили огонь. И тут капитан говорит: «Пора! Пора!» Форсировал этот овраг весь батальон, ну, конечно, не совсем весь, его же потрепали, а они все не стреляют, похоже, что перегруппировываются. Только мы с капитаном выдвинулись на край обрыва, чтобы руководить операцией, а они как дадут с тыла из станкачей. Капитана сразу же шарахнуло, и покатился он в эту пропасть, в бездну…
— А в первый раз? — Ксаверия сложит ручки на коленях. — А в первый раз?
— Ну, тогда было совсем другое дело. В партизанском отряде, под самый конец. Мы день и ночь дрались с немцами…
Тут Магда встанет, подойдет к этой паре — Петеру и Ксаверии, взглянет на них своими серыми, ласковыми глазами, взглянет немного диковато, то ли со злостью, то ли испуганно.
— «…и тут капитана шарахнуло, — начнет она передразнивать, — прямо в плечо шарахнуло, и упал он мне на руки…»
— Так было, в точности так было, — замашет Петер пустым рукавом.
— «…он был уже мертв, — Магда не даст сбить себя с толку, — глаза затуманились, не дышал, но в русском госпитале очнулся. Я-то знал, что это еще не конец».
— Конечно, знал, — Петер махнет рукавом, словно желая ударить себя в грудь ладонью, которой нет, — прекрасно знал. А как его повезли, еще бездыханного, ведь он только у русских очнулся, панна Магда прибежала, прилепилась к подводе и плакала, плакала, а я знал, что это еще не конец.
— Я его тогда не повидала, — мать посмотрит так, словно перед глазами у нее вместо стены пустота, — не успела.
— Но потом свиделись, — скажет сочувственно Ксаверия, — когда он вылечился и ушел осенью в армию.
— Даже в звании не повысили, — мрачно припомнит Петер, — а ему полагались майорские лычки.