— Ошибаетесь, вы не должны отвечать, давать письменное обязательство, у вас есть время до завтра, если не хотите, чтобы ваша эскапада в Ступольню оказалась последней…
— Это вы ошибаетесь… вы… вы… впрочем, неважно, как вас зовут, вы ошибаетесь. Скажите Модесту…
— Я вам не слуга, подумайте, хорошенько подумайте, мы даем вам возможность спастись ради полковника, он вам доверяет, он вам еще доверяет, что меня весьма удивляет, я не доверял бы человеку, который способен вероломно отнять женщину…
«Хорошенькое дело, разочароваться во враге; если бы рука была на метр длиннее, пригвоздить бы эту морду к стене, лишь бы не проснулась Магда, спи, спи сладко, блуждай по Совиной горе…»
Непрошеный гость перемахнул подоконник ловко, точно садился на коня, Кароль с пистолетом в руке двинулся к окну, Магда припала к нему:
— Не ходи туда.
— Ты не спишь?
— Я все слышала, но совсем не боялась.
Он ощутил невыносимый стыд, обнаженный внезапно до последней мысли и чувства.
— Что с тобой, Кароль?
— Я, видишь ли, не мог иначе, он бы выстрелил в тебя, их было много…
— Зачем ты оправдываешься, Кароль, я удивлялась, что ты можешь так говорить с ним, даже голос не дрогнул…
— Магда…
— Что, Кароль?
— Ты, ведь, не веришь в этот вздор о Бартеке…
— Нет, — ответила она тихо, с усилием, — нет, нет, Кароль, что ты. Умершие не возвращаются. Правда? — И она повторила: — Умершие не возвращаются. Никогда.
Он смотрел ей в глаза, но видел лицо Бартека, то, о фотографии, и другое — с мемориальной доски, а также едва запомнившееся, не запечатленное нигде, кроме памяти, лицо парня из леса, с офицерскими знаками различия.
— А если бы…
— Нет, нет, — усердно твердила Магда, — нет, не может быть никаких «если бы».
Если бы ее спросить, боится ли она Бартека, любит ли его, она не смогла бы ответить. Поэтому он не спрашивал.
Ее тонкие руки с длинными пальцами были покрыты голубоватыми жилками, которые, казалось, пульсировали в ускоренном темпе, — она держала эти руки на его плечах, лбом опираясь о его грудь, покачивалась, колеблясь в такт собственному дыханию; он взял ее на руки, отнес в постель, теперь она лежала навзничь, уставившись в потолок, молча, он хотел заговорить с ней, но не смел прикоснуться к ее мыслям, которые наверняка были истерзаны, болезненны, истощены внутренней борьбой; с тревогой и страхом говорила Магда о зале ожидания, а это означало, что она одинока и чужая здесь, когда-нибудь она скажет, определенно скажет, может, уже сейчас, через минуту: «Зачем я сюда приехала?» — и будет права; она закрыла глаза, вздохнула.