— Жаль, что так поздно.
— Разве не лучше поздно, чем никогда? Впрочем, раньше меня тоже никто здесь не ждал, не нуждался во мне живом, я был необходим как покойник. Я хотел сохранить вам вашу веру в то, что не существую, не хотел обращать в прах вашего траура, но, как видишь, мои намерения… В тот день, когда я предстал перед этими астрами, перед этим надгробием, меня обуревала тысяча намерений, вплоть до того, чтобы поубивать вас, вам воздвигнуть надгробия, не липовые, взаправдашние, собирался я также и с моста в Варту, но с приличным камнем за пазухой, чтобы никто меня не нашел, чтобы подтвердить легенду бесповоротно. Увы, я не сделал этого. Это было бы великолепно, ох, как великолепно, пожертвовать собой без остатка. Ради собственной посмертной славы, ради вашего спокойствия, омраченного на несколько месяцев трауром, который затем сменится гордостью, ну и для того, чтобы стать виньеткой на какой-то страничке нашей истории, козырем для пропаганды, красноречивой вывеской, я должен был тогда уничтожить себя, но не сделал этого и не знаю, мог ли какой-либо разумный человек поступить иначе.
— Ты должен был войти, и все. И ничего больше. Магда жила тогда в мансарде, там, где теперь поселилась Ксаверия, кошкина мама. Магда говорила, что ночью кто-то ходил возле дома, мы ей не верили. Потом боялась там спать одна. Ты должен был войти, сделать один этот шаг.
— У тебя нет ни на грош фантазии. Приходит покойник. Самый обыкновенный покойник, это полбеды: всеобщий переполох, все крестятся, мол, призрак, а потом радуются. А покойник-герой, покойник-легенда? Это было бы убийственно смешно, на всю жизнь было бы смешно, мою, вашу и вообще: «Они, красные-то, даже воскресают!» — можешь себе это представить? Задумывался ли ты над тем, что смехотворное куда убийственнее, чем самая неподдельная смерть?
— Слова, слова. Все хочешь утопить в словах.
— Мы так давно не толковали с тобой, Кароль. Поэтому надо говорить, надо сказать как можно больше.
— Тебя в основном интересует Магда. Ты любил ее. Любишь ее.
— Я не сентиментален, Кароль. Я уже не сентиментален. То, что мы называем любовью, не всегда означает одно и то же. Может ли любить тот, кого нет? И можно ли любить кого-нибудь такого? Память — это не любовь, любовь очень быстро иссякает при определенных обстоятельствах, в известных условиях она превращается в эрзац, может, она вообще эрзац…
— Эрзац. На меня намекаешь? Гм, возможно, тут ты прав, кажется, у меня не нашлось времени для собственной любви, на ее поиски, возможно где-то тут я допустил ошибку…