— Что случилось?
— Нет его, — бормочет Петер, и кажется, что его челюсть вот-вот отвалится и грохнет об пол.
— Пьян был? — спрашивает Кароль.
— Нет. Самую малость. Я вышел на минутку…
— За водкой…
— Где сейчас возьмешь водки. Я голосовать пошел. Возвращаюсь, а его нет. И след простыл.
У Магды в глазах осколки льда. Смотрит и не видит.
— Это я виновата, — говорит она чужим голосом, — напрасно к нему ходила.
— Не говорите Чеславу. Ничего ему не говорите. Петер, слышишь? Магда, мама, не говорите. — Кароль еще раз обернулся у дверей и повторил с расстановкой, почти с улыбкой: — Помните, не говорите ему! Я должен идти, — оправдывается он, — я должен, сами понимаете.
Куда он пошел? Среди бела дня. Может быть, в Бжеск на Куявах, к вдове Блеска? Сбежал. Трус. Или пошел к Смоляку, скажет: мой брат меня прятал, а я не хочу прятаться. Это правда, Кароль, товарищ секретарь? Правда. У меня были дела поважнее, чем это, я поручил его Петеру, до выяснения. До какого выяснения? Не ожидал я, товарищ секретарь, никто от тебя такого не ожидал, всем сестрам по серьгам, в одних стреляем, других прячем, — кто же ты, собственно, секретарь, коммунист? Поджигатель? Обыкновенный карьерист? Не опускай глаза, имей смелость смотреть прямо.
У меня хватит смелости, не беспокойтесь об этом. Я осмелился не приглашать тебя, Смоляк, на разговор с Бартеком, с капитаном Бартеком, кавалером орденов Виртути Милитари, Боевого креста и Партизанского креста, заместителя президента «факельщиков», я осмелился не приглашать тебя сразу с наручниками и уголовным кодексом, я осмелился понять, что его преступлению предшествовала обида. Не был ли и я к этому причастен? Ошибаешься, вы ошибаетесь. Я не искал никакого искупления. Я просто не хотел прибавлять обиду к обиде. Да. А знаешь ли ты, подсчитал ли, сколько наших людей пало на Кривом Поле от рук заместителя Блеска, капитана Бартека, кавалера ордена Виртути Милитари? Я не бухгалтер, никогда не буду бухгалтером. Ты — изменник. Партия тебе доверяла, а ты? Партия? Кто это партия? Может быть, это также и я? Разве я не внес никакого вклада? Нет уже тут никаких твоих вкладов, партия — не акционерное общество, товарищ Новак.
Звонит Смоляк:
— Как идут дела? Неплохо?
— Неплохо.
Бартек не пойдет хвалиться, что нашел убежище у брата. Не пойдет. Но из этого немногое следует. Как это он говорил: «Не придется даже портить надгробье. Мне не позволено жить. Мне позволено умереть. Когда и как захочу». Может быть, он не лгал, не плел спьяну; Магда тогда ошиблась относительно него. «Вы не спасете меня и не погубите». Глупец! Будет амнистия. Кто явится добровольно, любой поджигатель, если явится добровольно, все провинности будут ему прощены. Может быть, следовало ему об этом сказать, наверняка следовало бы сказать. Убедить — подожди, посиди, никто тебя прошлым не попрекнет. Никто? «Велика ли радость, сам себя буду упрекать», — сказал бы Бартек. Так бы сказал вчера, сегодня. А потом переменил бы мнение.