— Не говори за меня, ладно? — Только теперь Кароль увидел Чеслава, он стоял у печки и, уставившись в пол, говорил так, будто его что-то душило.
— Но почему ты плачешь, Магда?
— Он застрелился. — Это Чеслав.
«Все-таки. Все-таки. У него было оружие. Он обманул меня», — думает Кароль, потом отказывается верить, не может поверить в это.
— Что ты болтаешь?
— То, что слышишь.
Его нет в живых. Ему не позволено было жить. Не позволено? Наверное, оставил длинное письмо, что не хочет быть амнистированным бандитом. Лежит с простреленным виском, может быть, сердцем, лицо закрыто какой-нибудь тряпкой. А день хорош. Ясно и тихо. Может быть, чересчур тихо? Мать стискивает кулаками виски, как скорбный Иисус в Крачеве. Не плачет. Говорит, не поднимая головы, говорит, обращаясь к столу, покрытому старой скатертью:
— Это вы его убили. На этот раз вы его убили.
— Зачем я к нему пошла? — Это Магда.
Кароль приближается к матери, не знает, что делать с руками.
— Его убила война, мама.
— Войны давно нет.
— Его убила война. Не одного еще убьет война, ведь она убивает не только на фронте, она убивает и потом.
— Война убивает трусов, — это Чеслав, — а он был смелый.
— Война убивает и смелых.
— Не сумел ты его спасти, Кароль, — говорит Магда.
— Ты был неправ, Кароль, — говорит Чеслав. — У Смоляка в каталажке он бы не выстрелил в висок, не из чего.
— Не знаю, был ли я прав. Это еще кто-нибудь разберет, партия тоже скажет свое слово. Может быть, я был неправ, может быть, добивался невозможного, может быть, я был слишком самонадеянным, упрямым, переоценил свои силы. Но ты, Чеслав, говоришь глупости. Сущий вздор. «В каталажке бы он остался жив». Ты не имеешь ни малейшего понятия о том, что такое жизнь. Может быть, я был неправ, но кто смог бы найти какую-то бо́льшую правоту, какой-то лучший выход, кто, покажите мне такого, тому я поклонюсь в ножки. Легко было кричать вчера: «Умой руки», легко болтать сегодня: «Ты был неправ». Легко сказать: «Изыди, сатана», но что толку в этих заклинаниях, когда речь идет о человеке. Жизнь — это не просто присутствие в мире, жизнь — это наше настоящее и прошлое, мысли и деяния, мечты, страсти, боль. Что вы знали о нем, что мы знали о нем, о его жизни, о думах, о его боли, почти ничего, слишком мало, чтобы мы могли вмешаться с толком…
Вбежала Ксаверия, сияющая, словно шла к венцу.
— Нет, вы только послушайте, небывалая вещь, послушайте — мой Филипп окотился. Я думала, что это кот, а это кошка, окотилась, у нее трое котят, вы только полюбуйтесь, что за картина, какое очарование. Только как теперь ее называть — Филиппка, Филиппинка?