— Отдыхай, поправляйся, — говорила Здися. — Да, сколько тебе дать денег?
Не сколько тебе нужно, а сколько тебе дать. А ведь это деньги, полученные за его проект.
— Пока ничего. У меня еще осталось от тех, что ты мне дала раньше.
— Ты от нее убегаешь? — спросил приятель, когда они выехали на шоссе.
— Не от нее, а от себя. Я совершенно разбит, никак не оправлюсь.
— Да, тебе чертовски не повезло.
Прежде он не раз мечтал о том, чтобы так ехать мимо полей и деревень, рощ и лесов, ехать без необходимости возвращаться. Теперь вот он ехал, о возвращении не надо было думать, но это было не то, о чем он мечтал тогда, уставший от города, переутомленный работой или скучающий, нет, это было невеселое путешествие, расставание с городом не доставляло радости, ему казалось, что он едет куда-то в неведомое и очень слабо подготовлен к такому пути. Вот он возвращается в места, по которым так тосковал, которые снились ему по ночам, возвращается или убегает — оказывается, это не одно и то же, и хуже всего, что и то и другое неправда; этим возвращением он ничего себе не вернет, это бегство ни от чего его не спасет. И все это далось ему так легко, что почти полностью потеряло смысл; ему казалось, что он совершит мужественный, отважный поступок, но что за мужество — уйти, когда тебя почти выгоняют, а ты, уходя, оставляешь за собой открытым путь к возвращению. Глупо ли он поступил или умно́, как мужчина или, скорее, как неврастеник — он раздумывал об этом, пока не пришел к выводу, что бывают случаи, когда никак не удается быть мужественным и умным, как ни поступишь — все равно плохо, а потом все-таки заключил, что из двух глупых решений он выбрал менее глупое, и это позволило ему преодолеть критический момент, когда он вот-вот уже готов был попросить приятеля повернуть назад.
Окно камеры выходило на улицу, а не во двор, и это обрадовало Матеуша; за окном открывались широкие дали, так как камера находилась на последнем, четвертом этаже. На первом плане виднелись крыши и мансарды, выглядевшие сверху совершенно иначе, чем тогда, когда Матеуш изредка заезжал сюда за бензином или водкой; дальше тянулась широкая лента реки, неспокойно поблескивавшей в солнечный день, а в пасмурный и в сумерки отливавшей металлом; через реку был перекинут неказистый, горбатый мостик, а дальше зеленые лесные просторы, огромная равнина с редкими невысокими холмиками; на одном из холмов — пожарная вышка, для Матеуша она была словно стрелка компаса; в нескольких километрах за вышкой лежал невидимый глазу Гродец, старое захолустье, которое скоро совсем зарастет бурьяном, а от него до Демболенки рукой подать. Матеушу и Феликсу Туланцу просто повезло, их не только поместили вместе, но еще и в камеру с видом на лес, скрывавший в своей чаще много деревень, в том числе и Демболенку. Из окна можно было точно определить местоположение их разбросанной, негусто застроенной деревеньки, так, по крайней мере, полагал Матеуш. Но Феликс Туланец был другого мнения, он утверждал, что в чужом месте человек всегда теряет ориентировку, а тюрьма как раз и есть чужое место, откуда человек все видит не так и неправильно.