— Товарищ сержант, — обратился он к старшему, — помогите мне. Заключенные взбунтовались, вон этот бросился на меня.
Милиционеры тут же взяли Мануся в середину и двинулись вперед. Он шел высоко задрав голову, будто хотел сказать: «Стольких вас сопровождает один, а одного меня — двое».
Матеуш ничего не мог поделать с нарастающим чувством досады, вся эта история оборачивалась мрачным фарсом, все тут было несерьезно и глупо: неожиданная выходка Мануся, его, Матеуша, вмешательство, поведение заключенных, которое конвоир изобразил как бунт, и сам конвоир, комическая фигурка с автоматом; если бы произошел настоящий бунт, он бы уже давно грыз землю, а взбунтовавшиеся преступники гуляли бы на свободе; все это походило на дурной спектакль, плохой фильм с нелепым запугиванием зрителя; конвоиру и Матеушу какое-то мгновение угрожала опасность, но и она теперь потеряла всякие черты реальности; герои фильма были не на своем месте, на грани условности и реальных событий. Матеуш чувствовал, что, если бы на конвоира набросился не Манусь, а любой другой, он не двинулся бы с места, делая вид, что слишком поздно заметил случившееся или не заметил совсем; он не был полностью уверен, что поступил бы именно так, но и в обратном не был уверен, никак не мог постичь истинные мотивы своего поведения. Если бы кто-нибудь спросил его об этих мотивах, ну, например, начальник тюрьмы, он сказал бы: «Заметил, что конвоиру грозит опасность, и бросился на помощь, я давно следил за этим типом»; но только вторая половина ответа соответствовала истине, хотя никто бы не усомнился в том, что именно все так и было, что опасность, грозившая конвоиру, руководила поступками Матеуша, а не неприязнь к этому ничтожеству — Манусю.
А вообще человек не всегда точно знает, почему он поступает так, а не иначе.
Матеуш до сих пор никогда не задумывался над такими вещами и сейчас был несколько обескуражен. «Если я спас жизнь конвоиру, — думал он, — то я поступил правильно, но если Манусь не собирался стрелять в конвоира и вообще ни в кого, то мое вмешательство было верхом идиотизма и что хуже всего — истину знает только Манусь, только он может решить это дело».
— Он бы его продырявил, — сказал Феликс, когда они уже были в камере, — ты подоспел вовремя. Я и не заметил, что происходит.
— А если бы не ты, он бы меня продырявил.
— Черт побери! Никогда не знаешь, где нарвешься. Конвоир должен озолотить тебя.
— Я не ради этого рисковал собой. Может, и ты скажешь, что я выслуживался?
— Совсем неплохо бы было, если б нам теперь дали отпуск. Ты слышал, что конвоир говорил…