Получается, что у богов один кодекс поведения, а у людей — другой. На самом деле он один, и написан одной и той же рукой, которая собственные грязные влечения стыдливо предписала Богам в надежде, что ее никто не осудит и не заметит обмана. Природа не имеет ни малейших представлений о моральной чистоплотности, ее проявления могут быть весьма опасны.
Тяга к инцесту представляет собой первоначальное предрасположение полового влечения человека, не интериоризировавшего культурные нормы. Общественно приемлемое сексуальное поведение всегда есть опосредованное поведение, в процессе формирования которого должны образовываться тормозящие, контролирующие и поощряющие механизмы. Здесь нет задержки в позитивном развитии, поскольку нет самого такого развития, которое надо видеть в восприятии и закреплении в личности социальных норм. Следовательно, инцест есть инфантильное явление — делается то, к чему влечет. Не может быть никакого запрета в первобытном племени, которое не выработало табу на инцест. Инфантильность в том, что человек реализует запретное половое влечение, поскольку такова его личность. В контексте поисков ответов на происхождение и причины инцеста невозможно игнорировать теорию 3. Фрейда об эдиповом комплексе[17].
Э. Вебер, пытаясь объяснить обращение 3. Фрейда именно к образу Эдипа, пишет, что тягостное расследование Эдипа (обстоятельств гибели Лая), повлекшее дальнейшие события, и его трагическое познание минувшего в целом отвечали патогенетически-терапевтическим представлениям Фрейда и, главное, его аналогичным личным переживаниям. Для Фрейда важны были не только, а подчас и не столько инцестуозные мотивы, сколько связанный с ними комплекс вины (и страха наказания). Мотив же этот — понесенная Эдипом кара — очень ярок именно в «Царе Эдипе». Этот второй комплекс, получивший название «комплекса кастрации», наряду с «комплексом Эдипа», занимает центральное место в построении классического психоанализа[18].
Фрейдовская трактовка «Эдипа» Софокла весьма вульгарна и поверхностна, считает Э. Вебер; нельзя также исключить тот факт, что Фрейд видел всегда лишь то, что хотел видеть, до казуистики. «Царь Эдип», — пишет Э. Вебер, — так называемая трагедия рока; ее трагическое действие покоится на противоречии между всеобъемлющей волей богов и тщетным сопротивлением людей. Фрейд формулирует основное откровение психоанализа, нещадно подчиняя своим рассуждениям логику и мифа об Эдипе, и одноименной трагедии Софокла (для него они идентичны), отмечая любые контексты, за исключением инцестуозного, и укладывая сложнейший, неоднозначный древний сюжет в прокрустово ложе своих интерпретаций»