И вот уже в наше светлое время он встретил Мишеньку в самом центре Москвы, где с одной стороны топорщит перья лепнины знаменитый Моссовет, а с другой презрительно поблескивает моноклями тонированных окон не менее знаменитый "Мост-банк".
Да, времена меняются. Прежде предатели рыли мерзлую тундру, теперь их холеные ручки считают банкноты. Может быть, кое-кому такое кажется естественным: новые времена - новые нравы. Но не Федору Кондратьеву. И тогда же, стоя под благословляющей дланью Юрия Долгорукого, он приговорил Гордина к высшей мере наказания. Приговорил своим судом, беспощадным и окончательным.
Ему понадобилось две недели. Были "объятия старых друзей", были попойки в соседнем ресторане "Арагви", поездки за город. Федор терпел и ждал, ждал и терпел. И дождался.
Было сложное время противостояния властей. Колючая проволока еще не опутывала улиц Москвы, еще не выслеживали демонстрантов снайперы-провокаторы, а некоторые ушлые бизнесмены на всякий случай уже расползались по заграницам. Удирал и Мишенька Гордин, улетал транспортным самолетом с военного Чкаловского аэродрома. Федор напросился проводить. И Мишенька согласился. При условии, что он отгонит машину обратно.
Был конец лета, леса редели, пыльная листва меняла окраску. На пустынной дороге Федор остановил машину, чтобы на минуту сбегать в кусты. И вышел, оставив на сиденье свой кейс. Отбежав за деревья, лег в траву и нажал кнопку. Взрыв был такой, что его оглушило, и он какое-то время пролежал без сознания. Очнувшись, ушел в лес.
Так, лесами, он и вышел к Гребневу. Было пустынно и тихо на церковном дворе. Как сейчас. И он сел на эту скамью, чтобы прийти в себя.
В кровавых разборках той осени потонуло дело о взрыве на дороге. А он той же осенью, когда душевная смута взяла за горло, вновь приехал сюда, в Гребнево. И вновь нашел облегчение...
Теперь ему казалось, что, не будь этих храмов, этой церковной тишины, до сих пор носить бы ему в себе болезненную вибрацию, от которой впору было сойти с ума.
Федор не слышал шагов, но внезапно почувствовал, что кто-то подошел к нему и стоит рядом.
Это был отец Сергий в своем не единожды стиранном коричневом подряснике, свидетельствующем о принадлежности к белому, женатому, духовенству. В руках он держал ворох кленовых листьев, сразу напомнивших Федору огненный сноп того взрыва.
- Церковь как раз то самое пристанище, где умиряется тревога сердца, усмиряются притязания рассудка и великий покой нисходит на разум. Так говорил отец Павел Флоренский. Хорошие слова. Вы согласны?