Но потом пришел Антон Иванович (Деникин) и разогнал всех по углам. При этом он сказал, что предмет споров абсолютно бессмысленный. Присутствие на стороне большевиков таких одиозных особей как господа Свердлов, Троцкий и Ульянов делало тогда невозможной консолидацию вокруг господина Сталина всех здоровых сил нации. Перечисленным господам нужна была не абстрактно понятая социальная справедливость и не изменение отношения производящих сил к производственным отношениям, а мировая революция, которую предполагалось совершить ценой разрушения России. Недаром же упокоившегося в стеклянном гробу господина Ульянова большевистская пропаганда покрыла таким слоем лака, что под ним едва видны черты его лица. И ведь что характерно – возразить он уже не может, ибо покойник-с! При этом о роли господина Свердлова в развязывании братоубийственной бойни красные комиссары стыдливо помалкивают, Троцкого прямо проклинают, а большая часть кагала, клубившаяся в годы гражданской войны вокруг этих деятелей, оказалась врагами народа и была расстреляна большевистской контрразведкой в годы Большого Террора.
Следующим на этом импровизированном митинге выступил человек в синей фуражке, то есть наш жандарм-особист, капитан Беленький.
– Ша, господа офицеры, – с одесским акцентом сказал он, – никто никуда не идет. Хоть в вас довольно трудно заподозрить троцкистов, но время сейчас военное и мы не на необитаемом острове. Ваши возбужденные крики наверняка доносятся до наших «соседей» и смущают слабые умы наших товарищей. Поэтому тихонько расходимся и не шумим. Впрочем, прения в кулуарах разрешаются, но только так, чтобы в трех шагах ничего не было слышно.
Господин-товарищ Беленький, несмотря на свою нежную фамилию, офицер боевой. Как я слышал, он из пограничников, которые смогли выжить, приняв на себя первый немецкий удар двадцать второго июня и, дав врагу бой, в порядке отступить. В составе нашей бригады во главе подчиненного ему взвода автоматчиков господин-товарищ капитан отчаянно дрался и в Белграде, и в Константинополе и в Загребе. При этом дважды был ранен (по счастью легко) и лечился в нашей же санроте, без отрыва от службы. В нашей среде уважение завоевывается только так. А еще люди ценят то, что он не держиморда, и не большевистский догматик: никого из господ офицеров не расстрелял и не отправил под трибунал. Трусов среди старых добровольцев нет и не предвидится, а к «разговорчикам» только одно требование – чтобы их не слыхали посторонние.
Пока был жив Александр Васильевич, они с господином-товарищем Беленьким были довольно близки, и если рядом не было чужих ушей, наш жандарм охотно вступал в дискуссии господ офицеров по поводу мирового большевизма, правда, на ходу отсекая самые бредовые идеи. К порядкам, что бытовали у наших большевиков в ходе безобразнейшей Гражданской Войны, возврата точно не будет, ибо это означает войну всех со всеми в мировом масштабе. Носителей таких идей коллеги капитана Беленького отлавливают со всей возможной решимостью, и тут же при минимуме разговоров ставят к стенке – точно так же, Наполеон Бонапарт, едва придя к власти, повелел до конца истребить карбонариев-якобинцев, потому что такие мятежники вредны любому государству. Действовали бы жандармы при государе-императоре с подобной решимостью – от эсеровской боевки за пару месяцев не осталось бы следа.