До этого никто из учителей не обращал внимания на необычность Наташиных сережек. Да и трудно, не приглядевшись, заметить не существующий на Земле цвет. Сейчас, однако, серьги лежали на столе директора 130-й школы, который брюзжал на Наташу:
– Мало мне хлопот с Новиковой Мариной, а тут еще и ты! Куртки с империалистическими эмблемами! Драгоценности в ушах! Ты не думаешь, что нарушаешь школьную ДИСЦИПЛИНУ?!
Наташа подумала, что знает кое-кого, кто действительно умеет разговаривать внушительными печатными буквами.
– Позвать сюда Ларису Васильевну! – громыхнул директор на секретаршу.
– Сию минуту, Прохор Матвеевич, – пискнула та и мышью юркнула за дверь.
В коридоре она встретила слонявшегося без дела после звонка восьмиклассника.
– Ходьков, позови химичку к товарищу директору, – авторитетно распорядилась она.
– Зачем? – последовал наглый вопрос.
Над секретаршей измывались все – от последнего оболтуса до самого директора.
– Не знаю, – дернула она плечами. – Опять что-то Балевская ваша напортачила.
Услышав ненавистную фамилию, Вовик встрепенулся, мигом оценил обстановку и, слегка прихрамывая[31], рысью направился в 60-й кабинет. Глаза его мрачно сверкали.
– Что это такое, Лариса Васильевна?
Химичка долго рассматривала сережку, косясь на стоявшую Наташу. Девочка выглядела особенно хрупко и несчастно.
– Ну?
Лариса Васильевна подняла голову.
– Не знаю, – растерянно сказала учительница, когда-то мечтавшая о научно-исследовательском поприще.
– Так берите одну и узнайте!
Химичка вышла, бросив полный сострадания взгляд на Наташу.
– Проконсультируйтесь с Иваном Никанорычем, – крикнул ей вслед директор. – Явно сама не справитесь!
Учительница вспыхнула и едва удержалась, чтобы не хлопнуть дверью. Директор забарабанил толстыми пальцами по столу. Наташа подумала, что под барабанный бой в далеком 1792-м летели в корзину головы на площади Бастилии, и ей стало несказанно тоскливо и одиноко.
– Откуда взяла? Не слышу?
– Подарок, – пролепетала Наташа.
– От кого? Говори громче!
Окрик вырвал у Наташи уличающее признание:
– Мальчик… На балу Восьмого марта… Танцевали…
– Кто такой?
Наташа молча плакала. Директор брезгливо смотрел на нее. Но когда по щекам Наташи не потекла тушь, он нахмурился еще пуще: импортный грим, тьфу! Прохор Матвеевич не допускал мысли, что Наташе никогда не требовалась косметика – ни отечественная, ни импортная. Просто она была красива. И вовсе не нужно было быть драконом, чтобы это заметить. Но как-то уж повелось, что раз не криклив, так значит, не красив. А директор был из тех представителей рода человеческого, который никак не мог взять в толк, почему люди на «гнилом Западе» отдают бешеные деньги за картины и прочую бесполезную муру. (Мы тоже не понимаем, как красоту можно оценивать деньгами, но это другое дело.)