Принимал своих первых внуков опять же я, и тогда меня еще сильнее пронзило ощущение свершающегося таинства рождения новой жизни. Но потом мне пришли на подмогу внучки-дочки, да и само обилие новорожденных притупило это волшебное чувство, и я уже все равнодушнее слушал тихий короткий всхлип своих новых потомков, уже без слез наблюдал, как уносят завернутых в листву умерших крошек…
Своей главной задачей я считал обучение своих отпрысков-подданных тому, чего они не умели. Хотя их врожденные навыки меня изумляли, но делали они все, подчиняясь инстинкту, механически и слепо. Я же пытался развивать у них творческое начало.
И не на последнем месте была речь.
Со временем они привыкли разговаривать. Наиболее сообразительным удавалось сложить фразу из трех слов, но обычно им хватало для общения одного слова, а остальное они «договаривали» взглядом, жестом, выражением лица – как и Королева, но она не молвила ни звука. Меня же прозвали Королем-со-Словами.
Проходя днем мимо трудящихся без устали соплеменников, я стремился каждого обласкать, погладить по волосам женщин, поцеловать в лоб девушек, обнять детишек, похлопать по плечу или пожать руку юношам и мужчинам. Королева же проходила, словно не замечая их: ни жестом, ни взглядом не проявляя теплоты и материнской заботы, хотя все при ее появлении воодушевлялись. На меня реагировали несколько иначе – лица смягчались, появлялись улыбки.
Она действовала на свой народ мобилизующе, только и всего. Ее не боялись, ей не поклонялись – просто словно переключались на более высокие обороты. Ко мне же они считали уместным проявить свои несколько блеклые по природе чувства…
Но по ночам таяла морозная корка сдержанности и равнодушия Королевы. Она даже мурлыкала что-то невнятное и нечленораздельное мне на ухо, когда я обнимал ее. Трудно это назвать даже намерением произнести слова. Однажды я настоял на том, чтобы Она попробовала сказать хоть что-нибудь. Результат ошеломил меня. Раньше я слышал звуки, издаваемые глухонемыми – это было ужасно… Я постарался забыть о своем желании научить Ее говорить. Мне стал достаточен лепет, которых лился и журчал так мило, так ласково, когда мы только-только ложились в свою постель, похожую на гнездо, и когда часами позже засыпали, обнявшись.
Мои ночи были заполнены ее любовью.
Иногда, отдыхая, но еще не собираясь засыпать, я делился с ней вслух своими планами. Она отвечала жестами, причем настолько красноречивыми, что мне порой начинало казаться, что я слышу слова.
Реагировала она на мои идеи в основном тремя способами. Могла, например, прижать щеку к моей груди или поцеловать в знак одобрения. Извивалась слегка в талии, когда не имела ясного мнения – как хочешь, мол, твое дело. А если что-то приходилось ей не по душе, она энергично вздрагивала, поводила плечами, или же категорично рассекала ладонью воздух. Этим жестом она частенько пользовалась и днем. При общении с рядовыми членами племени она также прибегала к мимике и жестам, нередко похожими со стороны на намек на танец – вернее, лаконичный кусочек танца: скупые движения, ни миллиметром больше, чем нужно. Но опять же – изредка. Обычно ей было достаточно указать на что-то или просто нахмурить брови – и всем становилось понятно ее желание. Например, легкий кивок в сторону кучи принесенных Собирателями предметов – и ей приносили нужную вещь, причем в требуемом виде.