Помню, я сел тогда (головокружение случилось сильное). Потом налетело беспокойство, и я неделю потратил на проверку данных, прежде чем почувствовал облегчение… а затем и восторг. Население росло, но ничто не предвещало ни голода, ни эпидемий, ибо гигиена у нас была в почете, да и Собиратели нашли залежи самородного серебра, которым я приказал обложить все емкости для питьевой воды от кувшинов до цистерн, велел даже начать массовое производство личной посуды, что вызвало небольшой переполох и перемену в навыках приема пищи. Про серебро я еще со школы помнил: те, кто в средние века использовал серебряную посуду, избегал смерти от чумы…
И тогда я рассказал Королеве о том, как нас много и насколько больше станет через пару-другую лет. А значит, спустя несколько лет нам будут нужны новые территории, новое жизненное пространство… А может, в один прекрасный день случится так, что надо будет завоевать весь мир! На нас ляжет огромная ответственность, дорогая!
Мне показалось, что она улыбается мне в плечо. Потом то же плечо обожгло поцелуем, а я запустил пальцы в ее распущенные на ночь волосы… Каждое утро она заплетала косы перед серебряным зеркалом – очередной мой подарок для любимой… И я не договорил о планах захвата мира. Ощутил кожей ее кожу, изгибы тела, упругую плоть, теплое дыхание, вкус ее пота и ее губ… и сказал себе, уносясь на крыльях блаженства: ну что ж, весь мир, так весь мир… Раз надо!
* * *
И кажется, той же самой ночью, а может в одну из следующих, я проснулся, почуяв, что она плачет.
Никогда прежде моя любимая не плакала. Ни боль, ни гнев, ни опасности и огорчения не увлажняли ее глаз. Я уверен, я бы узнал. Но сейчас… почти навзрыд.
Я обнял ее, прижал к себе и нежно гладил по волосам и по спине – как дитя, как первую любовь накануне долгой разлуки… Она всхлипывала и дрожала всем телом, с каким-то испугом прячась в моих руках от внешнего мира.
И еще мне почудилось, что до утра мы любили друг друга неимоверно нежнее, чем когда-либо прежде… и, похоже, как никогда после.
Я спрашивал, в чем дело, слизывая ее слезы. Я обсыпал ее поцелуями и вопросами, что так растревожило ее, милую мою, но она или не могла, или боялась признать мне.
Уснули мы почти на рассвете.
Больше этого не повторилось. Больше она не плакала никогда…
В ночь, когда я вкусил слезы моей Королевы, она снова зачала. Но на этот раз очень долго носила плод в утробе – целых три недели.
За это время мы совершили длительную поездку по главным городам нашей Империи. Королева вела себя очень осторожно, берегла живот как никогда раньше. Не знаю почему, я воспринял ее осмотрительность как признак наступающей зрелости, отчего мне стало вдруг грустно. Ее стан не изменился ни на йоту, не принял и грамма лишнего веса, лишь ее обычно впалые щеки округлились да груди налились, не теряя прекрасных своих форм, которые восстанавливались будто по волшебству через день-другой после родов. Мне и в голову тогда не пришло, что, вероятно, впервые появление потомства для нее стало столь важным актом – по причине особенности самого потомства…