Марина сказала Фаине, что уже хватит, и увела из кладовки.
Фаина пришла в свою комнату, легла на кровать, хоть Елизавета запрещала днем лежать. Фаина завернула платье с рубахой, стащила панталоны и начала гладить сама себя сахарными руками.
Фаине было сладко. Фаина хотела, чтоб животу тоже стало сладко от сладких рук.
Животу стало сладко и колко.
И Фаина начала думать про сахар.
* * *
Другая молодая девочка, может, начала думать про сахар с мужчинами. Фаина была не другая и потому думала только про грека. Мужчины как мужчины для Фаины не пахли и не кололись. Мужчины как мужчины были для Фаины никакие, хоть с руками, с ногами и с усами, как у грека. Грек есть грек.
Фаине уже исполнилось тринадцать лет, у Фаины уже началось женское. Но Фаина ничего не знала про мужчин как причину для любви у женщины к мужчине. И как про причину для детей Фаина про мужчин ничего не знала.
Про человеческую любовь Фаина понимала, что любят мать и людей за все хорошее с их стороны, хоть за усы и одеколон. А про нечеловеческую любовь Фаина не знала.
Откуда б Фаина узнала? Может, попугайчик бы и рассказал, но Фаина у попугайчика не спросила. Тем более попугайчик не был человек. А у зайчика и спрашивать не надо. Зайчик есть зайчик. У Елизаветы Фаина ничего не спрашивала. Марина, может, сказала б, но Фаина не знала, про что спрашивать. А про что не знаешь, для того вопроса и нету.
Фаина теперь понимала, что мужчин пускают жить дома отцами. Но зачем — доподлинно не понимала. Не понимала Фаина и про то, как из мужчины получается отец. Женщина как-то рожает ребенка и живет. Отец — делается для ребенка. А вместе у Фаины ничего не складывалось.
* * *
Как из мужчины получается муж, Фаина увидела своими глазами, когда Серковский и Елизавета в церкви отдали один второму колечки и поцеловались в губы.
Потом Серковского Елизавета оставила в доме на целую ночь, потом на целый день. Так и пошло все на свете прочее.
Через неделю Фаина заждала, когда из Серковского получится отец, и спросила у Марины.
Марина пырскнула и ничего не сказала.
Фаина начала каждый день бояться, что Елизавета выгонит Серковского из дома на улицу как негодящего.
Елизавета ни одного раза не выгоняла Серковского из дома на улицу. Фаина подсматривала — Елизавета никогда не выгоняла, а даже целовала, как в церкви, в самые губы с усами и обещала ждать.
Когда Елизавета прощалась с Серковским и стягивала рот в тесную дырочку, Фаина делала то же самое со своими губами, потому что сильно переживала.
Фаина с самого первого дня в новиковском доме говорила Новикову и Елизавете спасибо и своим голосом, и в своей голове тоже — за хлеб, за чистое сливочное масло, за сахар, за кровать, за крышу и за приют для зайчика с попугайчиком.