Ася сидела у себя дома на шершавом диване, обтянутом серийным цветастым плюшем. Сейчас это была малопривлекательная, растрёпанная женщина в ночной пижаме, как две капли воды похожая на самую обыкновенную истеричку. Она переключала телевизионным пультом каналы, уставившись при этом стеклянными глазами в какую-то одну точку. Её раздражали интеллектуально-сдержанные лица одних каналов, ей осточертели все их интеллектуальные разговоры, её коробило от бесстыдных взглядов и пошлых банальностей других каналов, тех самых чудовищных банальностей, что люди в телевизоре громоздят одну на другую, её мутило от переизбытка насилия, перемешанного с навязчиво-приторной рекламой третьих каналов. Сейчас ей казалось, что устоявшийся капитализм её раздражает не меньше, чем прежде убогий социализм. В сердцах Ася выключила телевизор, отбросила в сторону пульт, в бессилии откинулась на подушки и тут же поняла, что телевизор здесь совсем ни при чём.
Ася думала о Платоне. Все эти прошедшие недели она думала о Платоне. Она хорошо помнила Платона, того чудесного юношу, чей взгляд каждую репетицию, как взметнувшееся пламя, был обращён в сторону Милены Соловьёвой. Он всегда смотрел на неё так, как смотрят на что-то несбыточное. И она, Ася, часто видела его бледное юношеское лицо, искажённое мукой. А что это была за мука, Асю совершенно не интересовало, она была занята другими делами. И сейчас ей было больно и стыдно, словно это было и её поражение, словно она, Ася Петровская, могла что-то предотвратить, могла что-то сделать — и не сделала. «Какая же я дура, — злобно думала Ася, — нет, я не просто дура, а я дура с иллюзией всемогущества, а это ещё хуже. Нет, ничего я не могла сделать, я ведь даже толком не знаю, что произошло. Почему, ну почему Платон именно так распорядился своей жизнью? Он что, не смог пережить смерть Милены, он любил её больше жизни? Но эпоха, когда мужчины стрелялись из-за любви, безвозвратно миновала». Ася, конечно, догадывалась о любви Платона к Милене, хотя он откровенно никогда не выказывал своих чувств. Да, он её любил. Ася сейчас это почувствовала почти физически. Любить можно кого угодно, даже того, кого презираешь, даже того, кто тебя предал и растоптал. Уж она-то это точно знала… Кажется, Платон говорил, что любовь не в том, кого любят, а в том, кто любит. Довольно красивая и довольно странная мысль. Мысль, которая в прах разбивает нашу хрупкую надежду на возможную взаимность. Видимо, он так сказал потому, что все великие философы, и Спиноза, и Кант, и сам Платон, и Демокрит, за исключением разве что Сократа, могли обходиться без этой самой разделённой плотской человеческой любви, даже несмотря на то, что она была неотвязным спутником их воображения.