Мэр дал отбой.
Жители, оставшиеся в городе, заперли свои дома, опустив на окнах ставни, как перед входом вражеской армии. Они ждали сами не зная чего, но непременно ужасного, неотвратимо надвигавшегося, — апокалипсиса, не меньше. Ничего не понимавшие дети, глядя на трясущиххся от страха, истерично покрикивающих матерей, испуганно плакали. Их отцы в это время припали к окнам, готовые грудью защищать свои семьи, но совершенно не представляли, как. Все готовились не иначе как к последним дням, рисуя картины Страшного суда, однако все прошло на редкость мирно.
Оказавшись в привычной обстановке, на улицах, где провели большую часть жизни, сомнамбулы разбрелись по своим домам. Они действовали рефлекторно, на автопилоте. Их встретили забаррикадированные двери и наглухо закрытые окна. Они пробовали в них стучать. Им не открывали. Однако уходить сомнамбулы не собирались, продолжая топтаться на тротуарах. Ощупывая стены, они проводили ладонями по штукатурке, оставлявшей белую сажу, и начинали выть. Их вой подхватывали другие сомнамбулы, попавшие в такое же положение, и вскоре над городом стоял невыносимый рев, будто включили сирену воздушной тревоги.
— И собака скулит, если ее домой не пускают, — перекрикивал вой священник, расхаживая по улицам. — Будьте же людьми, это же ваши родственники. Помогите им, они и так настрадались.
— Вот и забирай их к себе в церковь! — раздалось из одного окна.
Однако многие, смутившись, открыли двери. Помимо милосердия для этого нашлась куда более прозаическая, зато веская, как все прозаическое, причина. Один из лунатиков, благообразный старик, глава многочисленного семейства, трижды или четырежды ставший дедом и даже прадедом, с самого своего рождения проживавший в огромном бревенчатом доме с двускатной крышей, оказавшись у обитой потрескавшимся дерматином двери с гладкой, обесцветившийся от бесчисленных прикосновений ручкой, которую с полчаса тщетно дергал, каким-то чудом поджег свое жилище. Как ему это удалось и сделал ли это он, никто не видел, но пожар удался на славу, тем более что тушить его было некому. Весть о том мгновенно разнеслась по городу, оказав влияние на упрямцев, всё еще державших свои двери на замке.
А вот на чете Варгиных освобождение лагеря, как раньше и его основание, никак не сказалось. Все это время они жили в родном доме, как и тридцать лет назад. Сначала полицейские отселили из него двух их здоровых сыновей, потом к ним въехала пара с огромными, наспех собранными чемоданами, на которую они не обратили ни малейшего внимания — ни когда гости были рядом, ни когда вместе с другими покинули лагерь, превратившийся снова в опустевший рыбацкий поселок.