Странно, но часть горожан, пользуясь всеобщим хаосом, бросилась грабить банки. Грабить, конечно, сильно сказано, в них не было никакой охраны, сигнализация, конечно, срабатывала, завыли сирены, но ехать из полицейского участка было некому, а видевшим, как воры входят в опустевшие банки, было не до них. Грабители взламывали сейфы, запускали руки в кассы, набивая карманы банкнотами, ставшими простой бумагой. На что они рассчитывали? Пережить вирус? Действовали безотчетно, пользуясь вседозволенностью, толкавшей их на преступление? Или удовлетворяли свое, а если уж начистоту, то всеобщее желание разбогатеть, которое при других обстоятельствах никогда бы не сбылось? Их мечта о богатстве вдребезги разбилась о могильную плиту сомнамбулизма, но они продолжали упрямо следовать ей. Они складывали деньги в хозяйственные сумки, набивали целлофановые пакеты, едва выдерживавшие тяжесть, а если отрывались ручки, брали их под мышку, прижимали к груди, не обращая внимания на вываливающиеся купюры, и все это — дрожащими руками, то и дело вскрикивая от возбуждения. Получали ли они удовольствие? Чувствовали ли себя калифами на час? Во всех случаях это выглядело смешно. Но смеяться было некому. Все были озабочены бессмысленными поисками выхода и, как встревоженные муравьи, метались по замурованному вирусом городу. Пустые разговоры, в которых преобладали междометья, радостные восклицания, когда слышали вдруг, что кто-то придумал лекарство от вируса, горечь разочарования, когда новость оказывалась очевидной ложью. Но жители цеплялись за соломинку, им нужно было чем-то себя занять, отвлечь от ужасного ожидания стать сомнамбулой. И грабить банки с этой точки зрения было ничем не хуже всего остального.
Мэр разъезжал по улицам в сопровождении полицейского, а за рулем был все тот же водитель в бейсболке. Молча наблюдали, что творится в городе: толпы бесцельно шатающихся, будто был праздник без какой-то определенной программы и оттого уже порядком всех утомивший, и было не разобрать уже, кто сомнамбула, а кто здоров, наглухо заколоченные двери подъездов чередовались с распахнутыми настежь, глядевшими мрачной темнотой, прижатые к тротуарам машины, с которых, непонятно зачем, сняли дворники, множество пьяных, и всюду глаза, безумные, страдальческие, шальные, испуганные, сочащииеся отчаянием, глаза, ищущие надежду, обреченные вскоре превратиться в стеклянные, как у сомнамбул. Каждый в любой момент может оказаться ненужным, вспоминал мэр последний разговор с губернатором, как наш город, от которого уже открестились. Да, случись что, и ты обречен быть сам по себе. Ты становишься изгоем. Но почему? Виноват ли свалившийся лунатизм? Нет, и в обычной жизни, по большому счету, никто никому не нужен, в ней ни у кого нет друзей, кроме собственной тени. Если разобраться, все держится бог знает на чем: на нитке, честном слове, на соплях. И вирус рушит все как карточный домик. Да, это лакмусовая бумажка. И нет от него спасения, потому что его не было и раньше. Но он, мэр, исполнит долг до конца. Как может. Но до конца. Городской глава отвернулся от окна и, чтобы больше не молчать, обратился к полицейскому: