«Нужно было молчать», — проносится у меня в голове. Но… чёрт, если бы я вновь попал в эту ситуацию — смог бы я молчать?
Паша возвращается, так же спокойно, как и уходил. В руках у него — небольшой нож с тонким, блестящим лезвием, чуть искривлённым на конце. Моё мычание становится интенсивнее, а затем…
На моменте, когда лезвие вонзается мне в глаз, я инстинктивно зажмурился. Мычание, исходящее с экрана, стало диким, но верёвки не позволяют мне дёргаться слишком сильно.
— Знаешь, в чём секрет? — Паша говорит вовсе не со мной; он просто беседует сам с собой, потому что ему это нравится. — Если надавить чуть сильнее и немного изогнуть, лезвие заденет мозг. Одно резкое движение вперёд — и ты мёртв.
Свободное рукой придерживая мою голову — видимо, чтобы я не дёрнул ей вперёд, на лезвие — второй он вынимает нож. Глазница полностью чёрная, из неё льётся кровь, а я извиваюсь от боли.
— Но это неинтересно, — я не вижу лица говнюка, но ясно осознаю, что в этот момент он улыбается. — Ты должен оценить мой подарок. Страшно, наверное, умирать?
Он не торопится нанести следующий удар, поигрывая ножиком, измазанным в чёрном.
— Мой подарок — это избавление от страха смерти. Раньше ты её боялся. Теперь ты будешь её ждать.
Нож движется ко второму глазу, я инстинктивно отшатываюсь — и я на экране, и я настоящий — но клинок останавливается.
— Нет, это мы, пожалуй, ещё оставим, — задумчиво произносит Паша. — Пригодится. Зато есть ещё…
Я украдкой бросаю взгляд на хронометраж видео. Прошло меньше половины. А ведь все происходящее еще и обрезано… Сколько длились мои мучения?
* * *
Кадры перемежались, обрывались на полуслове и перескакивали дальше, до следующего “интересного” момента, и в какой-то момент я уже имел бы все шансы не узнать себя, если бы не знал заранее, кого и что я увижу на нём. Лицо изрезано. Челюсть чудовищно обезображена — никогда не задумывался о том, как меняется рот, если вырвать половину зубов (а точнее, вырезать вместе с кусками дёсен). По волосам опознать себя тоже не получится — скальп содран и валяется где-то на полу. Единственное живое место на лице — это глаз; левый глаз, обращённый прямо в камеру.
В начале, он не смотрел сюда. Смотрел в пол, на Пашу, по сторонам, куда-то ещё — но не в камеру. Сейчас же я уставился прямо в камеру — будто зная, что сам наблюдаю за собой через экран мобильника.
Стоя у стены, я смотрю на то, как неделю назад на этом самом месте со мной делали… наверное, самое жуткое, что я когда-либо видел. Некоторые отдельные виды пыток — я даже не подозревал, что они существуют. А вот Паша знал и практиковал.