А вот сегодня чаще обычного слышится: «Юнкера! Юнкера!»
Какая-то опасливость, настороженность и неприязнь сопутствуют этому слову, произносимому к тому же вполголоса.
— Юнкера засели в большом доме на Никитском бульваре и стреляют оттуда по рабочим демонстрациям, — сообщил вернувшийся из города Ванюшка.
Нас, детей, из квартиры больше не выпускали. Мать и дядя Митя беспокоились за отца. Он ушел с каким-то рабочим пикетом на Пресню.
— Ну да, без него там нельзя обойтись! Некому порядок навести! — возмущался, поглядывая на часы, дядя Митя.
Поздно ночью вернулся отец. Усталый, возбужденный...
— Большевики выступили с оружием! Керенскому крышка! Вся власть Советам!
За окном, как бы в подтверждение его слов, были слышны выстрелы, доносившиеся откуда-то с Пресни.
А вскоре я уже хорошо знал, какая существует связь между словами «большевики» и «власть рабочих и крестьян».
...Наступили времена, полные радостных перемен и в то же время невзгод и лишений.
Не хватало хлеба. Нам, ребятам, все время хотелось есть. Мать распределяла хлеб между нами по пайкам, но что это были за пайки? Раз, два откусил — и нет. А аппетиты у нас волчьи: мы все свободное время на улице.
— Съест тебя «облава», — говорил про нас дядя Митя отцу. — Вези их в деревню!
Отец так и решил. Забрал мать да троих младших — меня, Петра и Веру — и отвез к тестю в деревню Погост.
Поначалу скучали по Москве. Я было пустился насаждать футбол. Ничего не вышло. Тогда, чтобы хоть чем-нибудь доказать свои спортивные качества, я попытался увлечь деревенских ребят легкой атлетикой.
— Вот от мостка до мостка у нас будет дистанция. А вот здесь финиш, — бахвалился я перед ребятами спортивной терминологией.
— Все ли готовы? Внимание! Марш!
Я бегу, как мне кажется, «стильно», но ничего это не стоит.
— Митрофан! — вдруг кричит Мишка Капитонов и, как заяц, дает стрекача. За ним остальные быстроногие ребята, а я со своим «стилем» остаюсь самым последним и попадаю в руки сторожа Митрофана.
В дальнейшем бегство от Митрофана, сторожившего гороховые поля, в лучшем виде способствовало приобретению мной скорости. А футбол и легкая атлетика в Погосте так и не привились.
В 1920 году умер отец. Восемнадцатилетний Николай решил забрать меня из деревни в Москву.
Летом 1920 года я с оказией вернулся из Погоста на Пресненский вал.
Подходя к дому, я увидел толпу ребят, гоняющих мяч. Футбол! Полтора года я не трогал мяч. Сердце застучало от волнения.
Вихрастый, взволнованный, но степенный по-деревенски, вошел я в столовую.
За столом пьют чай Николай, Александр, Клавдия. Городские. Одеты совсем не похоже на меня.