Я в отцовском френче. На ногах охотничьи отцовские сапоги с обрезанными голенищами. Так как они велики, то, чтобы не садились голенища, на икрах накручены из портянок «искусственные мускулы», как говорил, иронизируя по этому поводу, Петр.
— Доброго здоровьица, — окая по-владимирски, говорю я, протягивая руку дощечкой братьям и сестре.
— Доброго здоровьица, — смеются они мне в ответ. Мой деревенский выговор рассмешил их.
Я чувствую себя смущенно.
Но смущение забыто, едва только я услышал такие знакомые и волнующие слова, как «тренировка», «удар», «бутсы».
Узнаю, что Николай уже играет за первую команду РГО на правом краю. Шурка тоже прогрессирует.
— Гнется (то есть играет) хорошо,—поощрительно говорит Николай.
Горючки уже нет. Заборы все разломаны на дрова. Через пустырь ходят, а широковские обитатели разбежались кто куда.
РГО теперь арендует поле на Девичке, у Общества физического воспитания.
Николай говорит, что теперь футбол не то что было. Все стадионы наши! Это значит, что любой может приходить на стадион, записываться в члены общества — и играй себе сколько хочешь.
Не то что раньше. Тогда, чтобы только попасть в члены общества, надо было рекомендации доставать да пять рублей золотом вступительные взносы уплатить.
Сейчас при обществах будут организовываться детские команды. А пока привыкай к Москве.
И я начал осваивать столицу. Не так-то просто это давалось. Культурное шефство надо мной взяла Клавдия. Пошли с ней в театр. В драматическом театре на Большой Дмитровке, где сейчас театр имени Станиславского и Немировича-Данченко, давали «Каширскую старину».
Первое действие длинное. Во френче у меня недокуренная козья ножка из махорки. Меня стал мучить вопрос: -курят в зрительном зале или нет? Логика подсказывала, что не курят, не видно было курящих.
Но вдруг впереди сидевшие два солидных гражданина достали папиросы. «Значит, курят, — решил я. Только у них, наверное, спичек нет.
Вот сейчас я зажгу спичку — и им услужу и сам закурю».
Не успела Клавдия понять, что я делаю, как козья ножка оказалась у меня в зубах, спичка вспыхнула, и я окутал рядом сидящих зрителей едким густым облаком погостовского самосада.
Возгласы негодования совпали с закрытием занавеса. В зале зажегся свет, и на меня накинулись со всех сторон.
Появился администратор. Я перепугался ужасно. Но, видно, мой растерянный вид, градом катившийся пот, вихры, френч вызвали сочувствие ко мне, и администратор ограничился выговором. Но прибавил при этом, что, по-видимому, из-за такого же мерзавца, как я, недавно в Малом театре произошел пожар.