Генрих быстро притащил бутылку водки. Мы пили «ерша», перемешав в кружке пиво с водкой.
В начальной стадии опьянения мы очень хвалили друг друга и кому-то собирались доказать, что значит играть в футбол.
— Футбол — моя стихия! Поэзия! Моя нога — моя лира! — кричал Прокофьев.
И тут же, ударяя. кулаком по своей «лире», вызывающе добавлял в чей-то адрес:
— И только лиры милой не отдам!
В тот момент его также грызли сомнения: поставят или нет за сборную Москвы.
Потом мы ругались. Даже подрались.
Как я добрался домой — не помню.
Наутро я плохо себя чувствовал. Разламывалась от боли голова. Во рту пересохло. Было ужасно стыдно. В особенности после того, как мать напомнила о моем возвращении домой. Оказывается,, я переругался со всеми. Требовал какой-то самостоятельности и даже грозил уехать из дому совсем.
— Ох, как Коля рассердился! — озабоченно вздыхала мать.
А вечером, перед заседанием секции, Генрих в кулуарах уже рассказывал, как вчера он, Прокофьев и я «били в жизнь без промаха».
Мне попало. Но меня не «скушали». За меня вступился Петр Артемьев, единственный тогда коммунист в команде. Его очень уважали игроки и болельщики Красной Пресни. Еще в начале двадцатых годов один из первых комсомольцев, он был организатором и вдохновителем наших субботников по строительству стадиона. Именно он осуществлял прочную, повседневную связь с райкомом комсомола, откуда мы получали постоянную помощь и поддержку. Петр по своей собственной инициативе был как бы политическим воспитателем в нашем коллективе. Многих из нас он зажигал своим комсомольским энтузиазмом.
Он здорово «проработал» нас на заседании секции, а потом сказал:
— Андрея надо оставить, но пусть он запомнит на всю жизнь, что такого мы ему больше не простим.
Я запомнил. Никогда в дальнейшем я не придавал значения нашептываниям болельщиков и не поддавался малодушным порывам. Вместе с тем понял, что значит чуткое отношение к молодому игроку. Как важно помнить, что футболист в восемнадцать лет, какими бы талантами он ни обладал, еще юноша с неустановившимся характером, требующим руководства, строгого, взыскательного, товарищеского...
Ко мне относились по-товарищески, и я в дальнейшем старался оправдать это отношение.
...К осени 1926 года все обитатели нашего дома побывали на стадионе. Молодежь — как участники. Старшее поколение — как зрители. Лишь один дядя Митя не сдавался. Он и слышать не хотел о футболе.
Наш дом был настолько проникнут спортивным духом, что во дворе на укороченной площадке мы организовали чемпионат по теннису. С увлечением, азартно, с обидами и неподдельными радостями разыгрывалось это диковинное для соседских глаз соревнование.