Свет лампы озарял ее плотно сжатые губы. «Я желаю коснуться тебя», — произнес я. Она вскинула на меня свои пламенеющие глаза, которые обожгли меня подобно тому, как обжигала она сама, ее длинные руки. И тогда я понял, что она теперь наверняка смотрит на меня, сидящего в углу и качающегося на стуле. «Прежде ты никогда не говорил мне этого», — сказала она. «Зато говорю сейчас, и это, — истинная правда», — сказал я. Она застыла возле лампы, опустив глаза, а потом попросила у меня сигарету. Моя собственная сигарета почти успела истлеть до фильтра. Странно, я даже не помнил, что несколько минут тому назад закурил. Она спросила меня: «Но отчего же я не в состоянии вспомнить, где я писала эти слова?» И я ответил ей: «Наверное, оттого же, от чего и я сам поутру не смогу их вспомнить». И она, грустно улыбнувшись, сказала: «Едва ли. Скорее оттого, что нам все это, быть может, просто снится». Я поднялся со стула и направился к ней. Она, как и прежде, стояла у лампы, которую мне, чтобы подойти к ней поближе и отдать сигареты и спички, пришлось обходить. При моем приближении она чуть заметно отпрянула назад, словно страшась того, что я ненароком переступлю незримую грань, разделяющую нас. Я вручил ей сигарету; она зажала ее в зубах и наклонилась к лампе, чтобы прикурить, еще прежде, чем я успел поднести зажженную спичку. Я сказал ей: «А ведь существует некий город, все стены которого исписаны словами: „Глаза голубой собаки“. Если я смогу завтра их вспомнить, то отправлюсь искать этот город по всему свету». Она опять подняла на меня свои глаза, улыбнувшись: «Глаза голубой собаки». Она глубоко затянулась, прищурив при этом один глаз, и сигарета почти коснулась ее подбородка. Потом, взяв сигарету и вертя ее пальцами, она сказала: «Ну вот, теперь уже совсем другое дело. Теперь мне наконец-то удалось согреться». Она проговорила это странным отчужденным голосом, произнося словно нараспев, словно читала по листку, поднесенному к лампе. «Теперь ... мне ... — она сделала пальцами такое движение, словно завертывала в трубочку поедаемый огнем незримый лист бумаги, по мере того как я успевал прочитывать слова, — наконец-то ... удалось ... согреться». Однако, прежде чем лист, который она держала, окончательно догорел и упал на пол, обратившись в сморщенную и неприметную горсточку пепла, я произнес: «Бывает, что я страшусь встречи с тобой и сижу, возле огня содрогаясь от стужи...»
Мы встречаемся с нею подобным образом уже целых несколько лет. Бывало, что когда мы обретали друг друга в лабиринте сновидений, кому-то за стеной случалось обронить на пол ложечку, и мы немедленно пробуждались. С течением времени мы смогли понять, что наш союз, собственно, и покоится на таких вот, самых обыденных, вещах. Конец встречи наставал, когда поутру за стеной роняли ложечку.