Стало совсем нехорошо...
– Потащили, – бросил кто-то кому-то через мою голову.
Смотреть на своих конвоиров и грузчиков по совместительству не стал – потому что не мог. Я дрожал от ужаса, впервые накатившего на меня с момента моей поимки. Мелко дрожал, неконтролируемо, панически-пронзительно. Вдобавок, внутри широкими волнами начал разливаться необъяснимый холод, заставляя против воли цепенеть и всматриваться в лица стоящих передо мной людей с дубинками, выглядывая среди них несбыточное чудо и спасителя. Хотелось заорать, завопить, что я ни при чём, что я хороший; хотелось зажмуриться и исчезнуть, объявив окружающий мир больной галлюцинацией. Хотелось... Но внятных мыслей не было, только эмоции, ступор и страх. И неверие в реальность происходящего, противоестественно соседствующая с осознанием того, что всё это – горькая правда.
Я не знаю, что мне делать. Я запутался в собственном сознании. И я хочу жить...
– Топай, утырок! Не сачкуй! – рявкнули в ухо, возвращая перепуганное сознание в этот мир.
***
Под внимательными взглядами тех, с крыльца, мою тушку, ругаясь и недовольно сопя затащили внутрь, где прислонили к стене.
Наконец-то я смог рассмотреть своих конвоиров. Это были два незнакомых мужика с такими же, как и у оставшихся на крыльце, повязками на рукавах. Стоящий слева бросил вглубь помещения:
– Оприходуй. Это этот... как его... партизан! Его Игоревич поймал в рейде.
Начал осматриваться. Ну точно! Не ошибся. Доводилось тут бывать.
В помещении почти ничего не изменилось. Всё та же невысокая стойка дежурного, расписание патрулей на стенах, коридор с камерами, отгороженный от основного помещения добротной решёткой. Единственным новшеством в этом, казалось бы, оплоте постоянства стал огромный флаг Российской Федерации на стене, непривычно яркий на фоне тусклых бревенчатых стен.
Из-за стойки недовольный, надтреснутый голос раздражённо бросил:
– Знаю. Мне сказали, – и добавил с плохо скрываемой злобой. – Совсем Игоревич со своей бандой оборзел. Приехали, спихнули на мою голову – ни рапорта, ни пояснений. Отдувайся за них. А сами, небось, в баньку рванули.
Мой конвоир ехидно заметил:
– Так чего же ты молчал? Высказал бы в глаза всё, правду-матку, так сказать, не взирая на чины и звания резанул.
Пока местные развлекались словесной пикировкой – присмотрелся к дежурному, привставшему со своего рабочего места: обычный мужчина лет пятидесяти, с большими залысинами и в стареньких очках. Одет – как все, в старенькую гражданку с неизменной повязкой на рукаве. Он поморщился, передёрнул плечами, а потом, усевшись обратно, довольно резко ответил: