Пока Фоменко собирался с ответом, тяжело, шумно дыша, я молил всех богов о том, чтобы паскудный Фролов не вспомнил о моём существовании. Не нужна мне лишняя слава, хочу остаться маленьким, незаметным, ничего не значащим камешком на обочине их глобальных разборок.
– И что потом? – с отвращением вернулся к переговорам малость пришедший в себя старик.
– Потом? – удивлённо переспросил динамик. – Потом согласно процедуры и наших законов. Кому – по всей строгости, уж извините... кому – трудовые лагеря. Женщины и дети после следствия отправятся в общие дома, жить как жили.
– Вот так вот, напрямую, – каркнул, обведя всех взглядом, Петрович. – Почему не соврал? Наобещал бы с три короба, как ты умеешь.
– А смысл? – не стал тянуть с разъяснениями особист. – К чему сказки? Реальное наказание лишь единицам светит, да и то – вопрос... Я же не кровожаден, сами знаете. Люди – наше главное богатство. Андрей Петрович, – неожиданно жалобно, с нотками отеческой грусти, сменил тон Фролов. – Не мешайте вашим последователям самим решать, как им жить дальше. Просто отойдите в сторону, не давите авторитетом. У вас полчаса на принятие решения. Отбой связи.
Последние слова произвели эффект разорвавшейся бомбы. Говорили все, силясь перекричать друг друга. Непонятно, обрывками, стремясь выплеснуть наружу страх и эмоции. На нешироком помосте сразу стало тесно.
Я посмотрел на Петровича – держится. Губы в ниточку, глаза полуприкрыты, на щеках нездоровый румянец. Не знаю, зачем – перевёл взгляд за ограду. Мужичок-парламентёр уже подбегал к грузовику, потеряв где-то по дороге свою палку с тряпкой. Ушёл, значит... Ну и молодец. Наверное, до одури жутко в одиночку на стволы ходить.
Шум разгорался. Не выдержав, некоторые из защитников поспрыгивали на землю и оттуда спорили с оппонентами. Фролов добился своего – перессорил всех со всеми. Быстро управился... И теперь наверняка ждёт, когда откроются ворота, посматривая на часы своей рыбьей рожей.
Народ разделился на два лагеря. Одни яростно стояли за бой до победного конца, другие – ратовали сдаться, мотивируя тем, что они ни в чём не повинны. Кое-кто уже скрылся в домах. Нда... разброд и шатание.
– А ну цыц! – громко, со старческим фальцетом, рявкнул на этот бедлам Петрович.
Не сразу, но спорщики затихли, уставившись на своего предводителя. Кто с надеждой, кто с плохо скрываемой злобой, кто с удалью.
Убедившись, что его слушают, Фоменко начал говорить. Негромко, опытно, заставляя вслушиваться в свои слова.
– Чего глотки дерёте? Или не знаете, что Серёжке веры нет? Прельстились? Вы действительно думаете – помилует вас? Да ни за что! Ему показательная кара нужна, власть свою показать и оставшихся запугать напрочь! Отсыплет – не унесёшь...– он закашлялся, переводя дух. – Я с каждым из вас беседу имел, разъяснял, и никого силком не тащил. Решили – значит делаем!