Дмитрий задумался. Понятно, что Иважу неплохо научиться ремеслу деда Охона. Да и человек он надежный, не обидит паренька, отчего бы с ним не отпустить его. До конца пастушьего сезона осталось не так уж много, лето кончается. Зачем мальчику мокнуть под осенними дождями. Он вопросительно посмотрел на жену. Марья отвернулась, сделав вид, что не заметила его молчаливого вопроса.
— Знать, ожидаете, когда баня остынет, идите, — сказала она, не поворачивая головы.
— В таких делах, Дмитрий, женщина не советчик, надо решать самому. — Охон чуть-чуть улыбнулся в усы. — Каждой хорошо, когда ее ребенок рядом.
— Чего же тут долго раздумывать. Если Охрем согласится пасти один, пусть Иваж идет с тобой, — решил Дмитрий.
Дед Охон засмеялся.
— С Охремом я уже давно поладил за куревом. Почти целое лето угощался у меня табачком...
Мужчины взяли белье и собрались идти в баню. Дмитрий задержался в дверях, сказал нерешительно:
— Надо бы позвать Иважа, пусть попарится перед уходом из дома.
— Позову, — тихо ответила Марья. — Возьму его с собой, сама помою... Идите скорее, чего толчетесь в избе! — сердито добавила она и расплакалась.
Мужчины ушли. Она опустилась на лавку перед печью и закрыла лицо передником. Ей было жаль отпускать сына. Жить в чужих людях и далеко от дома не лучше, чем пасти стадо. Здесь над ним хозяин — один Охрем, там — будет всякий, кому не лень, и каждый сможет его обидеть. Дед Охон и сам не раз рассказывал, каково работать у богатых людей. Сначала наблюдают за тобой, как ты работаешь, потом — смотрят, сколько съешь.
Фима слезла с коника, подошла к матери, принялась стаскивать с ее лица передник.
— Мама, чего ты плачешь?
— Ой, доченька. Уйдет Иваж, в город уйдет.
Фима уставилась бусинками глаз на окно, посмотрела куда-то далеко-далеко, туда, где небо сходится с землей, и робко спросила:
— Там тоже есть сердитый домовой?
— Там, доченька, нет домового.
— Тогда отчего же плачешь, коли там нет домового, ведь Иважа никто не съест?
Марья улыбнулась сквозь слезы, опустила передник и, схватив девочку на руки, принялась целовать ее.
— Вай ты, моя говорунья, дитятко мое, какая ты умница! Знамо же, никто не съест нашего Иважа. Разве такого большого парня осилит домовой, ведь ему скоро будет восемь лет!.. Ты, доченька, залезай на коник, поиграй в свои куколки, я схожу позову Иважа. На дорогу его надо хорошенько помыть, чтобы он был чистый... Останешься одна?
— Не останусь,— закапризничала Фима.— Из-под печи выйдет домовой и съест меня.
— Не выйдет, доченька, не бойся.
— Выйдет, — настойчиво повторяла девочка, — вчера сама сказала, что если не засну, то выйдет домовой и съест меня. А я не хочу спать...