Марье ничего не оставалось, как отнести ее к соседям на время, пока она сходит за Иважем. У соседей, Назаровых, печь топится по-черному, в избе темно, потолок и стены закопчены. Через два маленьких и тусклых окна свет еле пробивается. Марья остановилась у двери, подождав, пока глаза привыкнут к полумраку избы.
— Пройди вперед, кто вошел, — послышался от стола женский голос.
— Это я, бабушка Орина, Фиму вам принесла, дома оставить не с кем, а одна боится, — сказала Марья и шагнула в середину избы, где было немного светлее.
На лавке у стола сидела старуха. Ее темное лицо избороздили глубокие морщины. Платок, повязанный поверх невысокого кокошника, опущен до бровей. Она то и дело проводила пальцами по воспаленным векам подслеповатых глаз.
Узнав Марью по голосу, старуха сказала:
— Посади ее на пол; там солома, посидит с ребятами. — И спросила: — Вы сегодня, знать, не пошли жать овес? Наши отправились все, и сноху взяли. Меня оставили дома нянчить ребят.
Марье было не до разговоров. Она посадила Фиму на солому, где сидели двое мальчиков-близнецов, евших прямо из горшка коричневую жидкую кулагу, и уже на пороге сказала:
— Мы, бабушка Орина, завтра выйдем жать овес.
Баевское стадо паслось по жнивью за Перьгалей-оврагом. Рожь уже была почти вся свезена на гумна, осталась на поле только кое-где у безлошадных хозяев. Марья, пройдя через огороды противоположного порядка, спустилась в овраг. Здесь через ручеек была перекинута широкая доска. Она прошла по ней и в нерешительности остановилась перед крутым берегом. «Никак не влезу, — сказала она себе.— Понесла меня нелегкая идти здесь. Надо было на мост...» Она стояла и прикидывала, где удобнее подняться, но берег повсюду был крутой. Пришлось карабкаться на четвереньках. Так все же легче. Понемногу поднялась почти до верха. Здесь, у самого края склона, пролегала узенькая тропка, проторенная скотиной. Она-то и подвела Марью. Решив, что подъем закончен, она встала на тропинку. Внезапно край тропинки обвалился, Марья соскользнула вниз и покатилась по склону до самого ручья. Несколько мгновений лежала, оглушенная падением, не в силах перевести дыхание. Резкая боль в животе привела ее в чувство. Все тело покрылось. холодной испариной, во рту пересохло до того, что трудно шевельнуть языком. Она испугалась за ребенка, ползком добралась до края ручья, зачерпнула горстью воды, смочила лицо, прополоскала рот. Присела, с трепетом ожидая, не повторится ли боль в животе.
По тропе от огородов к ручью сбежала светловолосая девочка с небольшим деревянным ведерком в руках и остановилась удивленная: