— И с ученьем не забыл свои игрушки, — заметила мать.
— Хочу вылепить настоящего верблюда и показать дяде Охрему. А то он и не знает, что они не похожи на лошадей.
— Сам-то откуда знаешь, какие бывают настоящие верблюды? — спросила мать.
— Теперь-то знаю. Учитель показал в большой книге всех зверей, какие есть на свете.
Он сидел на краю печи и поджидал, когда оттает разложенная на горячих кирпичах глина, и вдруг вспомнил:
— Мама, а где же Волкодав?! — почти крикнул он.
— Волкодава твоего, сынок, волки загрызли, — сказала Марья. — Подходили к самому нашему крыльцу. Он только выскочил, тут его и сцапали.
Степа загрустил. Жаль было Волкодава. Но что тут можно сделать? Собаки-то уж нет... Степа попробовал глину, она оттаяла, но была очень сухая, пришлось смочить ее теплой водой. Верблюда он будет лепить по памяти. Рисунок, который он сделал в квартире учителя, потерялся. Разве в доме Самаркиных что-нибудь уцелеет, Володька небось припрятал.
В избе тихо, отец и мать после обеда легли отдохнуть. Фима ушла к Кудажам. У них есть девочки, правда, поменьше ее, но все же подруги. Степа любит тишину в избе, ему тогда кажется, что он один, и ему никто не мешает. В избе у Самаркиных никогда не бывает тихо, разве только когда все лягут спать. Что ни говори, а дома все же лучше.
Вылепив верблюда, Степа поставил его на край печи, спустился на пол и отошел в сторону, чтобы лучше рассмотреть, как у него получилось. К его фигурке подошла кошка и принялась ее обнюхивать. Степе вспомнился из книги учителя один зверь, очень похожий на кошку, только гораздо больше. «Погоди, как же его называют?» — подумал он, напрягая память.
— Тигра! — вдруг вспомнив, воскликнул он.
От его возгласа проснулся Дмитрий. Он с удивлением посмотрел на сына.
— Кому это так кричишь?
— Кошке... Она очень похожа на тигру. И морда, и лапы, и хвост.
Дмитрий не очень понял, о чем толкует Степа. Он поднялся с коника, попил из ведра и стал одеваться.
— Пойду, скотину посмотрю, — сказал Дмитрий.
Проснулась и Марья.
— Корову пригони в избу, пусть погреется, здесь и подою, — попросила она.
От шума в избе проснулся в своем углу теленок, поднялся на тонкие ноги и замычал.
— Сам-то не больше собаки, а ревет как взрослый бык, — сказал Степа и снова полез на печь.
Вечером зашел Охрем. Он остановился на пороге и запел:
Славься, славься, —
Славить не умею,
Просить я не смею.
Люди-то знавали,
Копейки давали...
От его скрипучего голоса теленок шарахнулся в сторону, запутался в веревке, которой был привязан, и грохнулся на пол.