Из оцепенения его вывел голос старухи:
— Митрий, иди в монополку, принеси бутылку. У тебя теперь два сына!
Он вдруг рванулся вперед и, не слушая пытавшейся остановить его Орины, вбежал в предбанник, наугад бросил на лавку шубу и распахнул дверь в баню. В лицо ему пахнуло влажной теплотой, запахами березового веника и щелока.
— Марья, Марья, — не помня себя, бормотал он.
В темноте он не видел ни лежавшей на полу на соломе жены, ни новорожденного рядом с ней.
— Митрий, прикрой дверь, ребенка застудишь, — послышался слабый голос.
Он не проронил больше ни слова, вышел и плотно закрыл за собой дверь. Из бани он поспешил во двор. Лошадь встретила его тихим ржанием. Дмитрий вынес из сеней сбрую, принялся запрягать лошадь в телегу. С улицы во двор заглянул пастух Охрем:
— Чего у тебя вся скотина бродит по селу? Или некому собрать?
— Некому, Охремушка, некому, помоги, братец, загони ее во двор.
Охрем загнал корову и двух овец Нефедова во двор и поворчал:
— Может, еще попросишь подоить корову?
От задней калитки послышался голос бабушки Орины.
— Сама подою, какой из тебя доильщик.
— Ты это далеко собираешься ехать на ночь глядя? — спросил Охрем.
Дмитрий уже садился в телегу.
— Что мне теперь ночь?! Марья родила сына!
— Коли так, следует выпить, а не уезжать.
— Выпьем, Охремушка, выпьем! — воскликнул Дмитрий и тронул лошадь.
Через минуту его телега громыхала уже по улице вниз, к большаку.
От Баева до села Алтышево, откуда была взята Марья, расстояние немалое. Дмитрий управился в оба конца за ночь. Солнце начало всходить, когда он остановил лошадь перед своими воротами. С телеги слезла мать Марьи — Олена, высокая шестидесятилетняя старуха в зипуне из черного домотканого сукна и в таком же платке. Несмотря на преклонный возраст, она носила пулай, отчего казалась полнее, чем была. Не ожидая, когда Дмитрий уберет лошадь, она поторопилась в избу. К его приходу мать с дочерью уже сидели на конике и разговаривали. Перед ними, свисая с потолка, покачивалась лубочная зыбка. В зыбке тихо спал младенец. Из белых полотняных пеленок виднелось лишь красное сморщенное личико. Глаза его были плотно сомкнуты, по обеим сторонам крошечного носика пролегли две бороздки, отчего большой и тонкогубый рот несколько выдавался вперед.
— Я думала, Дмитрий, ты пропал! — встретила Марья мужа. — Оставил меня одну.
— Ну как это одну! — весело отозвался Дмитрий и нагнулся к зыбке.
— Только и знает, что спит, — сказала Марья матери. В ее светло-серых глазах светилась радость.
9
Мать Марьи прожила у Нефедовых всю неделю. Она топила печь, пекла, варила, стирала. За это время Марья поправилась. Роды прошли хорошо, мать и дитя были здоровы. Каждый вечер перед сном Марья закрещивала окна, дверь, вход в подполье и чело печи, чтобы ночью не влетел ведун и не загрыз младенца. На шестке сжигала пучок овсяной соломы и выкуривала из трубы нечистую силу, — овсяная солома дает больше едкого дыма, — и просила Дмитрия залезть на крышу, перекрестить выходное отверстие в трубе. Когда ребенка стали купать, старуха Олена за водой пошла к ручью Перьгалея выше села. Поставила два деревянных ведра на берегу, поклонилась Ведьаве