Прошел месяц, а Дмитрию легче не стало. Временами боль становилась настолько нестерпимой, что казалось, будто в кость ему просунули раскаленный железный прут. Дмитрий совсем приуныл. При таких горестных обстоятельствах дед Охон счел себя лишним в семье Нефедовых. Они и сами-то еле сводят концы с концами. Он все чаще стал поглядывать в окно. Марья как-то не выдержала, спросила:
— Знать, дед Охон, соскучился по дороге, в путь думаешь собраться!
— По дороге, доченька, скучают только бродяги. Я соскучился по делу. Работу мне надо какую-нибудь. Не могу я сидеть сложа руки.
— Да разве ты сидишь так? Пилишь, строгаешь день-деньской. Какое же тебе дело еще надо?
— Это дело меня не кормит. Вот уж целый месяц ем ваш хлеб. Дмитрий, видишь, в каком положении. Когда встанет на ноги, неизвестно. Два мужика на твоих плечах да трое детей...
Старик говорил неторопливо и веско.
Дмитрий, слышавший весь разговор, вмешался:
— Уж если говорить начистоту, дед Охон, то даровый хлеб едим мы со Степой. Я лежу больной, а он еще мал, не может прокормить себя. Мы с ним только смотрим, как вы с Иважем целый день строгаете и пилите. Зря ты это затеял, дед Охон, незачем тебе уходить. А если соскучился по работе, так только свистни, нанесут столько заказов, за всю зиму не переделаешь. У нас в Баеве не так-то много мастеров, а прялки нужны в каждой семье: девки-то подрастают. Вот и делай прялки. Весной, когда потеплеет, я встану на ноги, а вы с Иважем опять отправитесь. Парень, вижу, научился с тобой строгать.
На сердце у старика потеплело. Ведь он до сих пор не знал, как относится сам хозяин к его пребыванию здесь. Конечно, он мог бы до весны прожить и в монастыре, но это лишь в крайнем случае. Там надо обязательно унижаться перед монастырским клиром.
Вскоре в избе Нефедовых образовалась столярная мастерская. Делали столы, прялки и всякую тонкую мелочь к ткацким станкам: баттаны, берда и челноки. Пилить и строгать начинали с утра, как только лучи солнца сквозь мерзлые окна осветят внутренность избы. До вечера весь пол покрывался щепками, стружками, опилками. Маленький Степа блаженствовал. Он валялся, кувыркался на стружках, собирал гладкие обрезки дощечек, кубики и целый день строил из них домики. Марья с Фимой пряли. С завистью и сердечной болью смотрел на них Дмитрий. Для него, привыкшего работать круглый год, нет страшнее муки, чем безделье. Он даже весь высох.
Марья смотрит на него и горюет:
— Вай, Дмитрий, один лишь нос у тебя остался, щеки ввалились, лоб выдался вперед...
— Мне бы хоть какое-нибудь дело, — тоскливо отвечает он.