...На крыше белый снег.
Позяра, Позяра.
Взглянет ясное солнце,
Позяра, Позяра.
Растопленный свежей водичкой потечет.
Позяра, Позяра.
До лица земли достанет.
Позяра, Позяра.
До сердца земли дойдет.
Позяра, Позяра.
Тело земли обмякнет.
Позяра, Позяра.
Брошенное семя примет.
Позяра, Позяра...
Степе надоели скучные разговоры взрослых. Он слушал эту заунывную песню девушек, пока не заснул на коленях у матери. Наконец дед Охон решился начать свой разговор. Сначала спросил он, всерьез ли надумали переезжать на новую землю.
— Не знаю. Может, передумаю. Ради чего начинать переезд, коли будет надежда на улучшение жизни.
— Тогда, может, отпустишь со мной Иважа? Пусть парень немного вздохнет на стороне от домашних дел и забот.
Дмитрий коротко ответил:
— До завтра подумаем.
Действительно, на этот раз он думал всего лишь до утра. Он рассудил так: нога теперь не болит, на новую землю пока переселяться не будут. Коли старого царя убили, на его место сядет другой, может, даст народу поблажку. Так какая же надобность держать мальчика при себе, пусть кормится сам.
На следующий день, по утреннему морозцу, дед Охон с Иважем тронулись пешком в Алатырь.
4
Поговорили, посудачили в Баеве по поводу цареубийства и успокоились. На место убитого, сказывают, сел его сын, третий Александр. Почему он третий, этого в Баеве никто не мог понять. Да и какая разница, третий он или десятый. Ведь того, что ожидали, не произошло. Льгот не дали, земли не прибавилось. Все осталось по-прежнему.
Весь день Фима с Ольгой пряли на длинной лавке. Ольга прижилась у Нефедовых. В избе у них тесно, негде поставить три прялки. Каждый день, чуть свет, захватив с собой картофеля и хлеба, она приходила к Нефедовым. И к ней привыкли, как к своей. Иногда Марья шутила, что возьмет ее в снохи. Ольга стеснялась, прятала глаза. Сегодня девочки просили отпустить их прясть на посиделках. Марья не отпустила. Слишком молодые еще ходить по посиделкам, пусть прядут дома.
Лучина в светце плохо держится, чадит, дыму много, а свету почти нет. Кому-то надо следить за огнем.
— Степа, покарауль нам огонь, — попросила Фима.
— Правда, мой крестник, покарауль, — сказала и Ольга.
Степа уже снял с себя зипун Иважа и хотел разуться, но, подумав, что ложиться, пожалуй, еще рано, прошел к середине избы, где стоял светец. Он раздумывал, стоит ли связываться; будешь стоять у светца, как привязанный. Степа — парень с норовом. Захочет — будет следить за огнем. Не захочет — ничем его не заставишь. Его размышлениям положила предел мать.
— Не хочешь спать, сыночек, последи немного, а коли хочешь, иди ложись, я поправила твою постель, — сказала она.