Марья опять спросила:
— Дмитрий, чего же тебе сказали? Почему молчишь?
Он наконец с трудом выдавил из себя:
— Подушную надо заплатить и за прошлый год. За прошлый и за этот. За два года.
Услыхав это, Марья зарыдала, как над покойником. Глядя на мать, заплакала и Фима. Дмитрий сидел неподвижно, уставившись остекленевшими глазами на стол.
Марья понимала, что сколько ни лей слезы, горю этим не поможешь. Она еще раз обыскала избу, заглядывала во все щели и углы, перетрясла все свои холсты и рубахи, хранившиеся в чулане в большой деревянной кадке, и ничего не нашла. Фиму послали позвать Степу, может быть, он знает или видел эту заклятую «фитанцию». Степа пришел с ног до головы в снегу. С его новой шубы капала вода. Он разделся у двери и полез на печь сушиться.
— Сынок, вот такую бумажку ты нигде не видел? — принялась его расспрашивать Марья, показывая скрепленные ниткой квитанции.
Степа отрицательно мотнул головой, но, поразмыслив, как бы вспоминая, спросил:
— А где она была? В псалтыре деда Охона?
— Да, да, сыночек, там, — с надеждой подтвердила Марья.
— Там их было две?
Марья с бешено бьющимся сердцем подошла к печи, взялась руками за брус, положенный по краю, и ждала, что скажет Степа дальше. Дмитрий слегка приподнял голову, услышав разговор матери с сыном. Даже Фима вышла из предпечья и с нетерпением смотрела на брата. Но Степа не спешил. Он перевел взгляд от матери к отцу и обратно к матери, вспомнив ее широкий и плотный пояс.
— Нет, не видел, — сказал он коротко.
Разочарованная Марья отошла от печи и снова принялась за поиски. Дмитрий опять уставился тупым взглядом в стол. Фима села за прялку. Все они забыли об обеде, время которого уже давно прошло. В окнам начали подступать вечерние сумерки.
Неожиданно к Нефедовым явилась Ольга. Она вбежала в избу, даже не стряхнув с лаптей снег и с трудом переводя дыхание.
— Марья уряж, идемте скорее к нам, мама начала рожать! — с порога вскричала она, сдерживая слезы.
Марья сидела на лавке, подавленная свалившейся на них бедой. Ей казалось, что она теперь не в состоянии даже шевельнуться. Голос Ольги вывел ее из оцепенения. Она поднялась с лавки и шагнула к ней навстречу.
— Чего же ты плачешь, бестолковая, коли мать начала рожать? — сказала она.— Надо быстро затопить баню, позвать кого-нибудь из Савкиных старух.
— К Савкиным мы не ходим, отец велел позвать тебя. У нее, говорит, легкая рука. И мама так сказала, пусть, говорит, приходит Марья, — говорила Ольга, переминаясь с ноги на ногу...
Марья помолчала в раздумье.
— Как же быть-то? Мне ни разу не приходилось бывать повитухой, сумею ли...