Премию он получил, но не главный приз, а второе место. Серебряную, так сказать, медаль. Тоже неплохо. Но от политики отстранился твердо: не подписывал никогда и ничего, ни «за», ни «против», не входил ни в какие комиссии, редколлегии, фонды и правления, хотя приглашали.
Он шлифовал стиль. Добивался кружевной ясности. Описывал синие тени на мартовском снегу, пушистый иней на тонких веточках, озерную гладь в тумане, поцелуй на чердаке заброшенной дачи, горячий запах смуглых плеч.
«Подмораживало, – стучал на ноутбуке Ермолаев, сидя за столом под зеленой лампой. – Поросшие травой кочки по бокам лесной тропинки, вчера еще влажно-пружинистые, за ночь стали жесткими…»
Непонятный звук отвлек его: словно бы стук копыт о мостовую.
Ермолаев встал из-за стола, подошел к окну.
* * *
По жутко пустому переулку – куда подевались машины? где его собственный автомобиль, который стоял вот тут, под окном? – небыстро ехал конный в сизом мундире с красными лампасами. На веревке он вел за собой человека в распахнутом пальто. Тот едва поспевал, ноги его путались. Упал, лошадь протащила его несколько шагов. Веревка сильно натянулась. Конный что-то негромко крикнул. Человек приподнялся, встал на колени. Конный дал лошади шенкеля. Лошадь дернула, человек снова упал. Конный вытащил из кобуры револьвер.
Ермолаев зажмурился.
Услышал выстрел, как щелчок.
Открыл глаза.
Конный ускакал. Человек лежал на мостовой, уткнувшись лицом в булыжник. Из-под его головы расплывалась маленькая лужица. Ермолаев знал, что она должна была быть темно-красная, но сверху – он жил в четвертом этаже – она казалась черной.
* * *
Ермолаев подошел к столу, закрыл ноутбук, достал из ящика стола стопку писчей бумаги, взял авторучку и написал:
«Подмораживало. Поросшие желтеющей травой кочки обочь узкой лесной тропинки, вчера еще влажно-упругие под ногами, отвердели…»
В дверь постучали. Ермолаев вскочил со стула, ринулся в прихожую. Отворил, не спрашивая, кто там.
Двое парней прошли мимо него, как мимо куста, – задев, но не обратив внимания.
– Сёмка! – сказал один. – Замеряй жилплощадь!
Сёмка вытащил из кармана потертой кожанки лазерную рулетку. По стенам заплясала красная светящаяся точка.
– Двадцать два, – сказал он.
– Уплотняем! – сказал Васька. – Семья Трофименко!
Он сам не назвался, но Ермолаев откуда-то точно знал, как его зовут, и обратился к нему по имени-отчеству:
– Василий Никитич, а мне куда?
– Да вон в угол койку сдвинь, всего делов. Они, Трофименки, тихие, и мальчонка у них тихий. Не журись, писатель.
* * *
Ермолаев сидел на своей койке, поджав колени. Трофименки спали, почти не храпя. Мальчонка ихний тоже дрыхнул на сундучке. Не страшно.