– Ну что, Лизавета? – сказал доктор. – Помираешь, поди? Это ты зря, помирать-то тебе рано! Ты еще девка хоть куда. Сейчас тебя в тепло переложат, к печке ближе. Молочка дадут горяченького, а там, глядишь, к весне и оклемаешься!
Потрепал ее по голове и вышел на крыльцо. Нагнулся, захватил в пятерню снега, протер себе руки.
Старуха Каликина вышла следом.
– Это что ж такое? – вздохнула она. – Выходит, до весны ее кормить? А то как по весне помрет? Что ж тогда? Вот ведь наказание.
– Не гневи Бога, мать, – сказал доктор. – Ей жить три дня осталось. Ты ее все же в тепло положи, окажи милосердие. Пусть последний разок погреется. И молочка дай. В последний-то разок. А завтра батюшку зови. А послезавтра – плотника…
Старуха шагнула назад в сени, вытащила малое лукошко с пятью яичками и куском сала.
– Вашему благородию…
– Не надо, мать, – сказал доктор. – Это на поминки сбереги. Ну, прощай.
– Точно помрет? – усомнилась старуха Каликина.
– Как Бог свят, – успокоил ее доктор.
Старуха схватила его руку и поцеловала. Доктор отдернул руку, неизвестно зачем перекрестил старуху и пошагал по дороге, где невдалеке его ждали сани».
* * *
Слушатели негромко аплодируют, и кто-то спрашивает:
– А как этот рассказ называется?
– Какой?
– Ну, вот вы нам пересказали рассказ Чехова. А как он называется, чтобы целиком прочитать? В книге?
– Не помню… – отвечаю я.
Я правда не помню. Может быть, у Чехова на самом деле не было такого рассказа. Даже скорее всего. Конечно, не было! Да и на Чехова не очень похоже. Мне становится неловко. Я быстро запихиваю свои бумаги в портфель, прощаюсь, спускаюсь в гардероб.
Выхожу на улицу. Зима, снег. Невдалеке стоит такси, мигая желтыми лампочками. Да, конечно, это я его вызвал.
Мне вдруг кажется, что я и есть этот доктор.
Кукорка
стеклянное море, бамбуковый парус
Благосветлов Николай Ильич, классный живописец из поповичей (его родитель, отец Илия, отдал сына в Академию художеств, где тот заслужил медаль, чин титулярного и личное дворянство), стоял у окна в прескверном расположении духа.
Низкое окно смотрело на берег моря. Красивый лес подступал прямо к воде. Только что рассвело. Широкая листва нежно шумела, почти шептала в вершинах, но ветерок был такой тихий, что вода была зеркально спокойна, – и даже маленькая крутобокая лодка стояла у мостков, как игрушка, поставленная на стекло, и слегка прогнувшаяся цепь отражалась в этом стекле вместе с мостками и дальней горой.
– Тьфу, – тихо сказал Николай Ильич. – Как на японской картинке, черт бы их взял совсем…
– Никорай, – раздалось из угла, с циновки, из-под вышитой простынки, – Никорай, вы изворите уже проснурись?