Отчет об этом обращении привлек серьезное внимание. Фельдмаршал Кюхлер [группа армий «Север»] согласился с тем, что «миссия генерала Власова обречена на неудачу, если в ближайшее время не будут даны четкие указания по поводу политики Германии в отношении России». Генерал-комиссар Эстонии Лицман и представитель МИД в штаб-квартире Лозе Адольф Виндеккер сошлись во мнении, что наиболее актуально стояла задача предоставления удовлетворительного ответа на вопрос населения: «Какое нас ждет будущее?» На следующий день Виндеккер написал в МИД, что «все больше голосов утверждают, что нынешний этап войны на Востоке решается в основном в политическом плане… Поэтому мы должны сделать все, дабы укрепить подлинное и самоотверженное сотрудничество помогающих нам людей».
Вернувшись в Берлин в середине марта, Власов написал, как представляется, нелицеприятный отчет. Его единственная доступная версия, представленная Торвальдом, в свете других материалов кажется заслуживающей доверия. Это заставило некоторые немецкие круги возмутиться Власовым больше чем когда-либо. (Торвальд ошибочно утверждает, что Власов вернулся в Берлин к 10 марта: в вышеупомянутом отчете из Могилева цитируется его речь, произнесенная там 13 марта. С другой стороны, тот факт, что Власов действительно представил доклад, подтверждается независимыми источниками.) В дневниках Геббельса имеется запись от 29 апреля 1943 г. с тем смыслом, что «министерство восточных территорий отложило дело Власова в долгий ящик. Нельзя не удивляться отсутствию политического инстинкта у нашей центральной берлинской бюрократии». Фрагмент другого меморандума Власова, Малышкина и Жиленкова (в качестве председателя, секретаря и члена Русского комитета соответственно), имеющегося в оригинале на русском языке, был, по-видимому, представлен в министерство восточных территорий; его содержание предполагает, что он датируется тем же периодом времени. Меморандум призывал к созданию компактной Русской освободительной армии, с формированиями размерами до дивизии, со своим собственным командованием, с собственными знаками отличия и формой (хотя бы только потому, утверждали они, что ношение немецкой формы «рассматривается населением и самими добровольцами как акт измены Отечеству»). Что касается политической стороны, то меморандум «требовал публичного провозглашения существования, целей и программы комитета; предлагался свой подход к ряду конкретных военнопленных генералов и офицеров, которые, по всей вероятности, могли присоединиться к комитету; и, по крайней мере на словах, поддерживал идею «Новой Европы» под руководством нацистов. По важнейшему национальному вопросу меморандум доказывал «нежелательность организации отдельных национальных комитетов (украинского, грузинского, армянского, узбекского и т. д.)», поскольку в результате наступит раскол, а не объединение всех сил, борющихся за свержение большевизма. Принимая как должное право всех советских национальностей на самоопределение, меморандум призывал отложить «до победы» вопросы границ и будущего политического устройства.