«Массы русского населения, – писал Власов, – особенно образованные слои, смотрят сейчас на эту войну как на немецкую захватническую, в результате которой завоеванная российская территория перейдет к Германии, Россия исчезнет как государство, а русский человек будет сведен к положению белого раба. Немецкая пропаганда опровергает эти утверждения, не имея при этом четкой программы… Одна лишь ненависть к большевизму больше не может мобилизовать русский народ. Население хочет знать, за что оно должно сражаться и проливать свою кровь – за какую новую Россию».
Повторяя в основном те же критические замечания, которые он высказывал в Могилеве в отношении принудительного труда, злоупотреблений местной администрации, произвольных арестов и террора (это совпадение придает дополнительную достоверность тексту Торвальда), Власов продолжал: «Все это привело к радикальным переменам в отношении населения к Германии. Поэтому необходимо изменить немецкую политику в отношении русского народа и дать ему веру в сотрудничество со всеми народами Европы».
Похоже, все – и немцы и русские – независимо друг от друга пришли к одинаковым выводам и аналогичным формулировкам политической борьбы и радикального изменения восточной политики. Никто не переставал задаваться вопросом, является ли ситуация вообще «обратимой» и могло ли даже самое великодушное и просвещенное поведение на Востоке убедить население в том, что немцы являются меньшим злом, чем Советы, или нивелировать патриотизм и ненависть, которые воодушевляли Красную армию. Возможно, в качестве поучения, а не подлинной оценки Власов добавлял, что нельзя рассчитывать на доверие Osttruppen к немцам; тем не менее «сегодня все еще возможно завоевать их доверие ради великой борьбы. Завтра будет слишком поздно».
В то время как движение Власова набирало популярность и поддержку в немецких кругах, конкуренты соперничали с пленным генералом за лидерство в российском движении перебежчиков. Некоторые русские реакционные эмигранты отказывались «признавать» Власова и его сподвижников, считая их продуктом и невольными пособниками коммунизма. Сепаратистские национальные комитеты, а также профашистские казачьи лидеры, такие как атаман Петр Краснов, выступали против права Власова представлять все народы Советского Союза. Демагоги и несостоявшиеся полководцы продвигали в оккупированных районах свои кандидатуры на руководящие посты. (Сюда включались попытки 2-й танковой армии протолкнуть Каминского, скандально известного русского нацистского «реформатора» и военачальника в брянских лесах, в комитет Власова, с тем чтобы сделать его более представительным – скоротечная попытка, которую поддержал даже сам Клюге.) Даже немецкие чиновники русского происхождения добивались поддержки своих частных политических «освободительных» движений. В частности, Карл Альбрехт (Доев), немец, уехавший в Россию в 1924 г. и сумевший стать заместителем народного комиссара лесного хозяйства, вернулся в Берлин в 1930-х, где присоединился к министерству пропаганды Геббельса. Руководя «черной» русскоязычной радиостанцией, Альбрехт весной 1943 г. обратился за поддержкой к Лиге борьбы за социальную справедливость, программа которой призывала к спасению России от евреев и большевиков и к почетному миру. Если и должен был быть российский лидер, говорил Альбрехт друзьям, то сам он когда-то занимал более высокую должность, чем Власов. После войны Альбрехт стремился представить свою позицию и роль в военное время в совершенно ином свете. Однако и его показания в защиту Бергера, и его «мемуары» следует считать абсолютно недостоверными.