Как для немецкой политики военного времени, так и для характера советской эмиграции симптоматично, что национальная вражда разразилась с такой яростью именно на этом посмертном этапе немецкой восточной политики – после того как были оставлены оккупированные регионы. Нет никаких доказательств того, что сам Гиммлер когда-либо понимал эту проблему. Несмотря на стремление использовать любые уязвимые места в рядах врага, включая межнациональную напряженность, он ни в коем случае не был, в отличие от Розенберга, приверженцем сепаратизма. Напротив, только санкционировав деятельность движения Власова, как главную панацею дня, рейхсфюрер СС совершенно естественным для себя образом стал возлагать на него все надежды и искать простые монистические решения, которые согласовывались бы с принципами фюрера. Таким образом, Гиммлер предпочел не рациональную, а скорее интуитивную позицию Власова, которая противостояла многообещающей раздельной государственности каких-либо из составных частей Советского Союза, а именно сепаратистам, настаивавшим на независимости для своей собственной национальной группы, как обязательной и главной цели общей борьбы с «Московией».
Позиция Власова по национальному вопросу несколько изменилась с тех первых дней после его пленения, когда он был сбит с толку и пребывал в неведении. Его эволюция сочетала в себе советское искусство мимикрии и аккомодации с элементами оппортунизма, которые, наряду с учетом принципов и идеализма, наложили свой отпечаток на его новый курс. В глубине души он, по-видимому, оставался твердым противником различных проектов распада советской (или постсоветской) России. Будучи достаточно патриотичным, Власов желал сохранить целостность своей родины. Он не рассматривал нерусские национальности в качестве враждебных элементов и был уверен, что свободный опрос выявит в нерусских республиках подавляющее большинство федералистских, а не сепаратистских элементов. Отчасти по этой причине, а отчасти на основе его прежнего советского опыта «самоопределение» являлось для Власова аксиомой.
Однако с тактической точки зрения Власов быстро обнаружил, что в атмосфере Берлина 1943 г., чтобы заручиться их поддержкой его движения, было необходимо (или желательно) успокоить определенные группы и их лидеров. Главным из них был Розенберг, который, разумеется, опасался именно «великорусского империализма» Власова. Стремление Власова добиться успеха выглядело столь явным, что под давлением своих немецких наставников и русских помощников он фактически пошел на далеко идущие компромиссы – в меморандуме, представленном Розенбергу, который в мае 1943 г., когда в ставке фюрера разразился кризис, незамедлительно направил его Гитлеру. Будучи предметом долгих и яростных споров, этот меморандум фактически имел своей целью продемонстрировать, что Россия без Сталина не будет представлять собой опасности ни для Германии, ни для национальных меньшинств. Стремясь расположить к себе фракцию Розенберга, Власов подчеркивал раскол между собой и русскими «правыми», которые отказывались от самоопределения в пользу централизованной «неделимой» России. Разумным выходом из дилеммы, вероятно предложенным Власову одним из его немецких друзей, стала «Единая Европа». «Великороссы, – писал он, – придерживаются мнения, что Россия никогда не сможет отказаться от Украины и Кавказа. Однако это верно лишь до тех пор, пока сохраняется устаревшая точка зрения прошлых столетий – а именно будто Европа является случайной конгломерацией государств, каждое из которых должно заботиться о самом себе, а не о естественной семье народов…»