Макиавелли, обсуждая «способ управления городами или владениями, которые до оккупации жили по своим законам», в своем «Государе» советует: «Первое – это ограбить их; второе – прийти и лично там жить; третье – позволить им жить по своим законам, отдавая им дань уважения и создавая в стране правительство, состоящее из тех немногих, кто будет поддерживать с вами дружеские отношения».
Разумеется, именно реализм, а не участие к новым подданным заставили Макиавелли призывать государя (правителя) терпимо относиться к дружественному правительству и юридической автономии завоеванной территории – и это в то время, когда групповое сознание и чувство собственного достоинства среди вражеского населения можно было бы игнорировать с неизмеримо большей безнаказанностью, чем в эпоху современного раскрепощения и патриотизма. Тем не менее в явные намерения Гитлера входил отказ от собственных политических обещаний, обязательств или даже пропагандистских приманок для населения Востока. Политическая война отвергалась как оружие; политическое сотрудничество находилось под запретом; а будущим политическим соглашениям отказывалось в публичной огласке.
На самом деле существовали четкие границы того, чего могла бы достичь политическая война. В первые месяцы войны, время поражений советских войск, хаоса и массовой сдачи в плен, до того, как характер немецких целей и поведения стал очевиден простым людям по обе стороны линии фронта, политическая война вполне могла сыграть решающую роль. Однако изначальный источник доброй воли быстро иссяк; те, кто был готов поддаться убеждению, оказались горько разочарованными. Жестокое немецкое обращение и насилие, отсутствие программы, направленной на удовлетворение основных чаяний населения, способствовали росту среди него антипатии. Между германской пропагандой и практикой образовался все более увеличивающийся разрыв, а Москва выбрала притягательную национально-патриотическую линию, которая, по крайней мере на некоторое время, отодвинула воинствующий большевизм на задний план.
Вскоре люди на оккупированных территориях оказались между молотом и наковальней, вынужденные выбирать между тем, что большинство из них считало нежелательными альтернативами. Тем не менее такова была природа борьбы, что единственным реальным выбором оставался выбор между нацистами и Советами; никакая «третья сила» не могла преуспеть, поскольку не существовало никакого жизнеспособного третьего выбора; ни один из титанов не потерпел бы вакуума власти – а также присвоения власти новым самостоятельным конкурентом.