— Сам бог послал нам этого торгаша, — обратился к станичникам Матвей Москвин. — Помилуем его! Без торговли мы замрем. Золота мы много нашарпали, а детишки у нас голопупые! И надоело пить сивуху Палашкину. Пора нам, как запорожцам, иметь шинки. Корчму поставить. Купцов пригласить! Пора нам в удовольствиях жить, соболями баб и девок украсить! Кольцами и серьгами с камнями самоцветными!
— К болярской жизни призываешь, Матвей? — помрачнел Силантий Собакин, играя угрожающе клинком. — И не будут никогда наши казаки винопийцами и табакурами!
— А чем это хуже боляр казаки на славном Яике? — подбоченился Меркульев.
— Ай, и взаправду я похож на болярина? — закривлялся Герасим Добряк, спустив портки, показывая казакам свою голую исполосованную шрамами задницу.
— Срамота! Баб и девок бы постеснялся! — сплюнул Никанор Буров.
— Милуем или казним гостя? — громко спросил Меркульев.
— Милуем! Милуем! Милуем! — сдобрились казаки.
Впервые пленник на Яике уходил с дерева пыток живым. Поселили Соломона в избе деда Евстигнея, что запропал весной в степи, когда ездил за солью. Вместо Сары Меркульев выделил в работницы купцу двух татарок — Насиму и Фариду. Соломон долго сокрушался, ворчал недовольно, но в конце концов узкоглазых принял. Товары и бочки с вином казаки привезли обозом на другой день. Соломон открыл в станице знатный шинок, торговал бойко и весело семь ден, а на осьмой к вечеру он уже корчился на дыбе в подполе у Меркульева.
Миновала макушка лета — сенозарный грозник. И духмяный густарь окудесил степи на Яике. Шелестели шелково ковыли, раздобрел чабрец, млела медуница. Наливались колосья ржи червонным золотом. А скот затучнел — аж земля под ним прогибалась! Росли стога на заливных лугах. Помахивала крыльями ленивая мельница. Курилась ядовито-желтыми дымами селитроварня.
— Говья коровьи убери! — сердито буркнула мать Олеське.
— Уберу, никто на них не зарится, — отмахнулась девчонка.
— Бери лопату и убирай. И сарафан новый сыми. Чего вырядилась, как дура? До праздников далеко, — ворчала Дарья на дочь, уходя с коромыслом по воду к чистому колодцу.
Олеська сидела с Ермошкой на жердяном заборе. Они болтали ногами, щурились от солнца, подталкивали друг друга, грызли лесные орехи.
— Могу горохом одарить, — похвастался Ермошка.
— Угости.
— Возьми всю пригоршню. Стручки сочные, сладкие.
— У знахарки в огороде росли?
— У знахарки.
— Зачем же ты их, дурень, крал?
— А што?
— А то! Завтра ворона знахаркина будет летать по станице и кричать: «Ермошка горох ворует!»
— Не будет кричать, она с Бориской и Егорушкой в дозоре на Урочище. Да и любит она меня.