Карен встает, быстро улыбается официанту. Йон Бергман отступает назад, смотрит, как она надевает пальто.
— Я не хотел портить тебе ужин. Может, выпьешь со мной в баре? Или где-нибудь в другом месте?
— Увы, времени нет.
Карен направляется к выходу, он идет следом и, когда она открывает дверь, громко восклицает:
— У тебя есть мой телефон. Звони!
Она с улыбкой оборачивается:
— О’кей, Йон, обещаю. Если когда-нибудь снова потеряю рассудок, непременно позвоню. Но после расследования.
Едва Карен переступает порог, ее охватывает тепло еще не остывших обжигательных печей. Выйдя из ресторана, она секунду-другую помедлила, прикидывая, не поехать ли все же в Лангевик, раз уж вечер так неожиданно закончился, но сообразила, что успела выпить почти все заказанное красное вино. Нечистая совесть — ведь утром в воскресенье она ехала домой в похмелье и, наверно, со слишком высоким содержанием алкоголя в крови — по-прежнему черной тучей висит над головой. Народ на островах, правда, ездит в изрядном подпитии; закон мягок, а штрафы — коль скоро не случается аварий — невысоки, проверки на дорогах бывают редко. Но Карен Эйкен Хорнби дала себе зарок: максимум один бокал. Ключи от дункерской мастерской Марике в Старом порту — часть клятвы.
Она бросает пальто и сумку на лавку в магазине и проходит в большое прямоугольное помещение в задней части дома, где бесценная глина превращается в искусство. Особенная сине-зеленая глина, ради которой Марике переехала из Копенгагена на Хеймё и купила участок в глубине острова. Кусок болотистой земли, где ничего не вырастишь, не построишь, его даже красивым не назовешь, но прямо под поверхностным слоем в нем скрыты тонны того, что в ее глазах — чистое золото.
Благодаря этому они и познакомились. Участок продавал кузен Карен, Турбьёрн, и однажды субботним утром без малого семь лет назад она как раз была у него в гостях, когда на крыльце неожиданно появилась высокая женщина с очень решительным взглядом.
У женщины была с собой карта местности, где красной тушью был помечен участок, который, как она объяснила на малопонятном датском, ей необходимо купить за любую цену. Так и сказала, for enhver pris, и, как только Турбьёрн смекнул, что означает это датское выражение, глаза у него аж загорелись.
Переговоры оказались сущей комедией. Оправившись от первоначального изумления, что кто-то вправду заинтересовался бесплодным юго-западным углом его владений, Турбьёрн смекнул: есть шанс набить кошелек. Вдобавок скоро выяснилось, что датчанка понятия не имеет ни о доггерландских ценах на землю, ни о возможностях постройки дома, который она тоже планировала. В довершение всего языковая путаница, в первую очередь из-за непостижимой датской системы числительных и доггерландской валютной системы, столь же непостижимой для посторонних, привела к тому, что, несмотря на свое скандинавское родство, они в конце концов капитулировали и перешли на английский.