— Не беспокойся. Мы за ней присматриваем.
— Наверно, она винит меня в самоубийстве матери. Как ты думаешь? Потому и не отвечает на мои звонки?
— Думаю, она винит себя, Карен. Я точно знаю.
— В чем она себя винит? Она же ни в чем не виновата.
— Не прикидывайся дурочкой, Карен. Кто-кто, а ты-то должна понимать.
— Мне бы следовало поговорить с ней…
— Как раз сейчас Сигрид всего боится. Увидит тебя такой, разбитой, в бинтах и гипсе, и только еще больше напугается.
Карен сознает, что может представить себе лишь малую долю того, что сейчас переживает Сигрид. Но даже эта доля — слишком тяжелое бремя для восемнадцатилетней девочки. Страшный удар — узнать, что твоя мама убийца. Потерять ее один раз, а потом другой. Страх оттого, что тебя бросает между отвращением к содеянному матерью и печалью об ожесточенности, которая переросла в безумие. Печаль по напрасно прожитой жизни. А роль, какую сыграли ее дед и ее отец. Если раньше у Сигрид были плохие отношения с отцом, то теперь они разорваны окончательно.
И впервые Карен понимает, какой отпечаток на Сигрид наложило вечное лавирование между ледяным отцовским высокомерием и лабильной психикой матери. И сознание, что она сама — часть их двоих.
Карен знает, что может понять лишь эту малую долю. И все же ей хочется поговорить с Сигрид, сказать, что она ни в чем не виновата, что дети не отвечают за грехи отцов. Что она не одинока.
Но до поры до времени она может только лежать здесь, дожидаясь, пока все достаточно заживет и ее выпишут домой.
— Мы за ней приглядываем, — повторяет Элинор. — И я, и Лео. Кстати, он установил кошачью дверку.
Потом приходят коллеги. Один за другим, каждый с виноградом и букетом, который ее мать, терпеливо улыбаясь, забирает и идет в больничный коридор искать еще одну вазу. Корнелис Лоотс, Астрид Нильсен, Сёрен Ларсен и крайне смущенный Вигго Хёуген сменяют друг друга с такой точностью, что Карен не может отделаться от ощущения, уж не составил ли кто-то в отделе расписание посещений. Деликатных коротких посещений, тревожных взглядов, когда боль в голове и колене вынуждает Карен вызвать звонком сестру и попросить болеутоляющее. Потом несколько тихих слов с матерью, и они покидают Карен, заверяя, что придут еще.
На третий день в дверях появляется Эвальд Йоханнисен.
— Привет, Эйкен, — говорит он, кладет виноград поверх других гроздьев на блюдо на тумбочке, садится на стул.
— Привет, Йоханнисен, — отвечает Карен.
— Н-да, ты все ж таки шла по следу. Пожалуй, иной раз даже слепая курица находит зерно.
Но что-то изменилось, она не испытывает потребности объявить, что попросту была права. Что хотела продолжить поиски, отвергнутые другими в стремлении закрыть дело. Что убийство Сюзанны Смеед связано с чем-то случившимся сорок с лишним лет назад в лангевикской коммуне. Они ошибались. Она была права. Но ничего такого она не говорит. Потому что была права только наполовину.