На подобное я не рассчитывал. Но… пусть.
Осаживаю собак, они успокаиваются неохотно. Осторожно приближаемся с ними к обрыву, заглядываем через край — Шелдон неподвижно лежит внизу. Слишком темно, толком не могу его рассмотреть, поэтому достаю из кармана фонарик. Ночью он всегда при мне, незаменим — я ношу его с собой. Я должен быть во всеоружии, даже если это оружие ‒ лишь яркий луч во мраке.
Пятно света чётче обрисовывает силуэт: Шелдон лежит на животе, и песок рядом с его головой постепенно меняет цвет, окрашиваясь в густо-красный. Кровь. Бонни и Клайд уже почувствовали ее пьянящий аромат — он будоражит их, щекочет нос, заводит не хуже наркотика. Они не могут спокойно стоять, подскакивают, припадают, танцуют на месте, и край потихоньку начинается осыпаться.
Отвожу собак подальше, приказываю лежать, и недовольство с недоумением легко читаются в их взглядах. Но они не решатся меня ослушаться. Сам же я возвращаюсь, заглядываю вниз, и вижу, что Шелдон шевелится.
Сначала едва заметно, потом всё активнее и активнее: стонет, ругается и медленно поднимается, упираясь руками, садится, поворачивается в сторону обрыва. Его лицо в грязном песке. И в крови. Черные сгустки на макушке, отчего волосы слиплись сосульками. Бурая струйка выбегает на висок, растекается по скуле, по щеке, большая капля срывается с подбородка. Шелдон отирает кровь рукавом, как тогда слюни — привычным движением, — а потом встаёт на четвереньки и ползёт вверх по склону. Вернее сказать, пытается. Ничего не выходит: под его тяжестью песок осыпается, и Шелдон снова съезжает вниз. Раз за разом. Словно муравей, угодивший в ловушку муравьиного льва.
Наблюдаю сверху за его бестолковым барахтаньем. Он в курсе, что я здесь, что всё вижу. Поэтому, съехав вниз в очередной раз, Шелдон запрокидывает голову и выкрикивает хрипло:
− Да помоги же! Чтоб тебя!
Но я молчу.
И тогда Шелдон меняет интонации, теперь уже произносит заискивающе:
− Ну, правда, парень! Посмеялись, и хватит. Помоги мне вылезти!
Хмыкаю в ответ, направляю луч фонарика прямо ему в лицо. Шелдон щурится, прикрывается рукой.
− Э, я серьёзно! Не знаю, чего ты хочешь от меня, но я сделаю всё, что скажешь. − Его голос дрожит, а язык ворочается с трудом. — Помоги! Самому мне не выбраться.
И что? Он думает, меня растрогает его просьба, его жалкий вид?
Разворачиваюсь к Бонни и Клайду, поёживаюсь. Морось проникает даже под глубоко надвинутый капюшон, пропитывает студёной влагой. Я продрог. Так что домой, ребятки!
* − (в Древнем Риме) жрец, оберегающий народ от неудачных дел