‒ Эмберли, ‒ выдохнул Дерек с отчаянием, словно заранее попросил прощения.
Тоже понял, что бесполезно? Одри же говорила: «Никто не поможет», правосудия неизбежно. Умело запрограммированная реальность тоже не на его стороне.
Совсем рядом раздался громкий хруст. Новоявленный папаша нарисовался. Он изо всех сил пнул невысокое кривое деревце, и то легко сломалось от его удара. Тогда мужчина ухватил тонкий ствол, протянул его Эмберли, пристроившись рядом с Дереком.
‒ Перехватись! Хотя бы одной рукой.
Теперь Мэдисон вцепилась в ветки. Её тянули уже вдвоём, и болото стало потихоньку сдаваться.
‒ Одри! ‒ Эмберли оглянулась. ‒ Держись за меня! ‒ Она даже отпустила куртку, протянула руку бывшей подруге. ‒ Слышишь? Держись за меня!
Одри попыталась дотянуться. Но вовсе не для того, чтобы спастись самой. Нельзя ускользнуть от наказания!
‒ Стой! ‒ выкрикнул папаша нервно. ‒ Сразу двоих не получится. Лучше по очереди. Стой! Всё будет в порядке! Главное, не шевелись!
А сам прополз чуть вперёд, ухватил Эмберли за капюшон и, силясь, подтащил к себе.
Та выбросила руку вперёд, и Дерек поймал её ладонь. Дёрнул. Трясина сердито чавкнула, но выпустила пленницу. Зато Дерек не выпустил, ещё ближе притянул Эмберли к себе, прижал.
Так они и сидели, вцепившись друг в друга, наслаждаясь тем, что живы, тем, что рядом. И плевать на расцарапанные в кровь руки, на грязь, облепившую волосы и лицо.
А про Одри они забыли. Просто взяли и забыли. Как всегда. А кто она для них?
Ну и пусть! Пусть! Она сама выбрала для себя этот финал и не сожалела. Нисколько!
Болотная жижа уже подступала к груди.
‒ Одри, держись! Мы сейчас! — глухой, едва различимый голос долетел до ее сознания, будто издалека, с трудом пробился сквозь звон в ушах.
Зато Одри поймала взгляд и больше не желала его отпускать. Тот был переполнен отчаянием, надеждой и болью.
Это хорошо! Самое страшное наказание для оставшихся ‒ помнить. Жить дальше с неистребимым чувством вины.
Она медленно помотала головой, но на её движение никто не обратил внимания — папаша Эмберли уже протягивал ей облепленную грязью палку.
Нет! Одри отодвинулась, и этого оказалось достаточно, чтобы вновь ожившая от её шевеления трясина потянула вниз с удвоенной силой, заглотила по самый подбородок, а потом, сразу же, ещё глубже.
Жижа попала в нос ‒ Одри захлебнулась. Рот распахнулся, вода хлынула в него, ободрала горло, проникла в лёгкие, обожгла нестерпимой болью. Крик вырвался сам, но тут же растворился в вонючем болоте. Одри дернулась вверх, но получилось, что погрузилась еще глубже. В тишину. В темноту. В небытие.