− Что-то случилось?
Мать тоже сразу смягчилась.
− Случилось, − призналась уже без крика и с надеждой посмотрела на дочь: − У тебя не найдется чего-нибудь выпить?
− Выпить? − Эмберли хмыкнула. — У меня? Откуда?
− Ну да, − согласилась мать. — Просто понятия не имею, как ещё можно успокоиться.
Эмберли окончательно выбралась из комнаты, подошла к краю лестницы.
− Ма-ам! — протянула почти сочувственно. − Да что случилось-то?
Таня громко выдохнула. Плечи её поникли, и вообще она как-то ссутулилась, обмякла, уселась прямо там, где стояла, на ступеньку, приложила ладонь к лицу. Ругнулась себе под нос.
− Представляешь? Какой-то урод… ‒ и замолчала.
И Эмберли захотелось подскочить к ней, тряхнуть, чтобы она скорее продолжила дальше, но мать сама сбросила оцепенение. Произнесла следующее таким голосом, словно предъявляла претензию кому-то, возможно, судьбе:
‒ Я ж уже почти в машину села. Как раз дверь открывала. И надо было лезть быстрее внутрь, ни на что не обращая внимания. Так нет. Заметила, что кто-то подваливает, подумала, что он из своих. Мало ли зачем. Как идиотка развернулась, ещё и едва не спросила… ‒ она посмотрела на Эмберли, ‒ совсем как вот ты сейчас «Что-то случилось?» А он мне ножик под нос и: «Деньги гони!»
Мать невольно поежилась. На мгновенье взгляд её сделался стеклянным, будто обратился в прошлое.
‒ Хорошо, я не сообразила сразу, чего он от меня хочет, подумала, как обычно: очередной пьяный придурок лезет потискать. А то бы руки-ноги мгновенно отнялись. А тут, похоже, на автомате сработало. Даже на нож внимания не обратила, сразу ему коленкой. Между ног. И, пока он загибался, скорее в машину. Дверь захлопнула, а ключом в зажигание попасть не могу. Руки не просто трясутся, ходуном ходят. Потому что только к этому моменту до меня дошло, про нож. Вот, смотри — и сейчас ещё трясутся.
Выставив перед собой ладони, Таня наблюдала, как мелко подрагивают ее пальцы.
‒ Сейчас почему-то даже страшнее, чем тогда было. Тогда все мысли об одном ‒ лишь бы смыться поскорее. А сейчас начинаю представлять и думать: а если бы не попала так удачно, а если бы он разозлился и в самом деле пырнул. И вспоминается даже чётче, чем тогда видела. Нож особенно. И голос. Хрипловатый такой, словно простуженный. Вот идиот! ‒ мать нервно хихикнула. ‒ Нашёл кого грабить. Ну обогатился бы… на дырку в кошельке.
Эмберли стояла, вцепившись в перила.
Возможно, это было вовсе и не ограбление, а послание. Ей. Подтверждение, что слово «наказание» появилось в письме не только для эффекта. Даже если оно коснётся не саму Эмберли. Или только для начала ‒ не саму. Потому что нынешнее нападение всего лишь предупреждение: раз добрались до матери, то с той же лёгкостью доберутся и до неё. Или действительно убедят в своей серьёзности тем, что отберут единственного близкого человека, а потом безбоязненно станут диктовать свои условия. И Эмберли не останется ничего, кроме как послушно выносить приговоры, твёрдо осознавая, что наказание настигнет либо обвиняемого, либо её, ведь других вариантов не предусмотрено.