Перед войной он окончил Литературный институт. Очень нуждался. Начал войну корреспондентом «Красной звезды», перешел в «Известия». Тремя изданиями вышел его очерк «Зеленая шинель» (1941,1942). Затем «Ярмарка» и книжка рассказов «Чужеземец» (1942). Затем в Саратове: «Люди стальной воли» (1943). Он был в осажденном Ленинграде, в партизанском отряде в Белоруссии. Его единственная награда от государства — медаль «Партизану Отечественной войны» I степени. Не за литературу. За личное мужество на оккупированной территории.
Гитлеровский юдоцид был для него потрясением, это видно в «Десяти лилипутах», «Чуде». В «Лилипутах» вечный цирк жизни быстро сгущается в трагедию. В кротких старческих лицах артистов, декламирующих пафосный текст, есть что-то героическое. Безумие оккупантов и зловещий поступок мещанина Барыги с его огромным сокрушающим опытом повиновения властям. А Бабий Яр — на расстоянии, чтобы глаза читателя могла освежить влага. Художник знает: множественность трагедий Освенцима, Катыни, Колымы, Бабьего Яра недоступна воображению и потому за пределами искусства. Как повторяла Ахматова:
...Лучше сегодня голубку Джульетту
С пеньем и факелом в гроб провожать,
Лучше заглядывать в окна к Макбету,
Вместе с наемным убийцей дрожать, —
Только не эту, не эту, не эту,
Эту уже мы не в силах читать!
...А следующая книга вышла после двенадцатилетнего перерыва: «Дорога испытаний» (1955). Затем: «Мальчик с Голубиной улицы» (1959), «Храбрый кролик и другие». Рассказы о зверях и птицах: «Детский мир» (1961), «Молодой человек» (1963), «Волшебный фонарь» (1967), «Карусель» (1969), несколько переизданий.
Снилось ли в страшном сне европейским художникам такое давление, какое тупо и гибельно оказывал на искусство большевизм? Все теперь позади. А сколько живых произведений подпорчено тем, что авторы были убеждены: режим вечен.
По свидетельству А. Межирова, у Ямпольского к началу послевоенного времени иллюзий не было. Он все понял. Утерянные иллюзии образовали вакуум, вакуум заполнился страхом. «Московскую улицу», опубликованную только в 1988-м, сравнивают с «Процессом» Кафки: герой, обозначенный буквой К., парализован страхом по-советски.
Автор «Московской улицы» был человеком храбрым, так есть ли здесь противоречие? Этот феномен раскрыт в стихах Бродского о Жукове: «Смело входили в чужие столицы, но возвращались в страхе в свою».
Трудно скрывать, что ненавидишь палаческий режим. Ямпольский говорил про собрания, куда вынужденно приходил: «Это помесь суда, панихиды и плахи». Он называл сталинского подручного Кагановича «пышным и жестоким фразером». Он написал про Суслова: «Чудовищное высокомерие временщика», и это значит, что он не принимал временность за вечность, знал: «откроются архивы, откроются доносы, все получит свою оценку». Это не смягчает его пессимизм: «Увы, прошло много веков жизни, но чему они научили? Очевидно, время, эта бесконечность опыта, которая могла бы, казалось, стать конденсированной мудростью, время не обладает способностью кого-нибудь чему-нибудь научить разумному. Все повторяется. И глупость, и тупость, и жестокость. Куриная слепота при ярком солнце». («Мысли после чтения одной статьи Андрея Платонова». )