Выходило у него, пожалуй, лучше, чем на трубе. А главное, что это тоже было к одному и тому же. Тоже «сходилось».
Тут Крошкин уснул. В коридоре на стуле.
— Ревнует, — значит, любит! — сказал я ему, когда мы разговаривали на следующий день.
Он ответил насмешливо и вместе с тем радостно:
— А кто мне синяк утром пудрил, ну?!
…И лежит на столе моем, и уже слегка пожелтел, только начатый очерк о станице на юге. И ждут, когда я вернусь к вечерним огням на теплом их коше под колкими звездами, уставшие за долгий день пастухи…
А я уже часто не знаю, где моя родина. Где родился и вырос или куда постоянно уносят другие видения? Молодости, прошедшей в ином краю…
Как это всегда бывает: у тебя ни секунды лишней, надо мчаться — скорей, милый, скорей! — но один из темных кругляшей почтового ящика, кажется тебе, призывно белеет, значит, уже успели сунуть газеты, половина десятого, еще бы, уже опаздываешь — а может, письмишко есть?..
И ты, секундою назад решивший в лифте, что почта — это потом, летом, как говорится в известном анекдоте, летом, а сейчас — в темпе на автобус — ты вдруг торопясь достаешь ключи и, прижимая портфель коленом к стенке, пытаешься побыстрее открыть давно уже испорченный замок, дергаешь погнутую ребятней крышку, пальцем оттуда газеты, пальцем, но все, как на грех, конечно, валится мимо рук, все на каменном полу, и никакого письма тебе — ишь о чем он с утра пораньше: может, приятное какое известие… А может — неожиданный интерес? Большие деньги?!
Дурак старый.
Лихорадочно закрываешь ящик, нагибаешься за газетами, в портфель их уже на ходу, в портфель, а дверь — ногою, но тут из общей пачки настырно выпадает сложенный до размеров обычного конверта, перетянутый полоской бумаги с твоим адресом родной твой «Металлургстрой», и ты, уже на пределе, подхватываешь его со ступеньки и суешь в задний карман брюк — только там тебе и место!..
Проклятая газетенка. Не бросать же…
Потом она нет-нет да и напомнит о себе в автобусной давке, и ты, уже слегка отошедший от гнева на нее и как бы даже слегка перед нею виноватый, по-дружески советуешь: терпи, маленькая, терпи, а то как бы не вынесли тебя отсюда вместе со штанами. Ты такая понятливая всегда была, имей в виду: «в связи с отъездом детей в летние лагеря отдыха интервалы в движении автобусов увеличены…»
В массовом забеге от остановки автобуса до эскалатора метро тебе, конечно, тоже не до нее, но уже там, в вагоне, когда опять увидишь, как поголовно сидящий сильный пол, словно сомкнутыми боевыми щитами прикрывается газетами от сплошь стоящего слабого, когда с гордостью заметишь, как увлеченно склонились над книжками, разложенными поверх модных сумок на коленях, разномастные юные головки, и тебе наконец-то станет стыдно, что живешь ты в самой читающей стране, но, как все порядочные люди, всякий свободный миг не утыкаешься в печатную страницу, а все больше глазеешь по сторонам, — тогда ты, пытаясь тянуться стрункой, достаешь эту газетку, словно бы для того и созданную такой крошечной, чтобы ее можно было бы без скандала развернуть между жиденьким начесом пожилой соседки слева впереди и вильгельмовским усом старичка впереди справа…