— Мы вам назвали самый крайний срок… Какой только могли, — не сразу откликнулся Перчаткин. — А оттягивать его еще дальше, — значит, идти на заведомый риск. — Подумал немножко и добавил: — Я считаю, на большой риск.
— Все так считают? — спросил Полосухин. — И вы, Юрий Петрович, так думаете?
Брагин сперва замялся…
— У нас с Александр Максимычем всегда были разные мнения на этот счет. Имею в виду — риск. То, что он часто считает риском, на самом деле — всего лишь смелый инженерный расчет.
— При чем же тут смелый, если вы говорите: расчет? — возразил Перчаткин. — Расчет может быть только верным или неверным…
— Словеса! — уже резче сказал Брагин. — Все это словеса!.. А я считаю, что для нас это, если хотите, вопрос чести. Металлурги мы или нет?! Инженеры или недоучки? Если лаборатория со своими пробами не поможет нам верно угадать форму «разгара» в старой печке — этой самой луковицы в днище, — значит, грош ей цена. Лаборатории… Так, Зоя Николаевна?
Она сказала, может быть, осторожней, чем в ее положении следовало:
— Предположим.
— И предполагать нечего, — отрезал Брагин. — Или если Ступин со своими орлами в самую нижнюю точку этой луковицы буром не попадет, чтобы весь чугун и в самом деле — до капли!.. Значит, тоже им грош цена. И тоже, значит, поганой метлой — и самого начальника, и всех его мастеров хваленых… Так, Алексей Степаныч?
Ступин сказал, словно приглядываясь к Брагину:
— В принципе, да.
Полосухин протянул в сторону Брагина крупную свою руку с раскрытой ладонью:
— То есть, как я понимаю, именно с в е р х з а д а ч у вы, таким образом, и ставите сейчас перед специалистами завода? — резко сжал кулак, и приложил к груди — словно что-то поймал.
— Ой, дорогие металлурги!.. Дорогие наши заказчики!.. — громко сказал молчавший до сих пор Васильев. — Не подведете вы нас под монастырь?.. Все прорехи одним стежком хотите залатать… Забрать все, какие можно, гроши…
— А ты в чужом кармане гроши не считай! — отрезал Брагин.
Васильев похлопал себя рукою по боку:
— Я в данном случае, скажу вам откровенно, больше за свой переживаю!
И все вдруг поняли, что да, что с запасцем, который они все-таки оставляли, придется распрощаться, что работать старая домна будет до самой последней, которая только теоретически возможна, минуты… И уже задвигались, уже засуетились, когда Цинкер, словно бы что-то вспомнив, громко заговорил таким голосом, будто безмерно рад был, что в последнюю минуту ему это удалось:
— Товарищи, дорогие!.. И последнее, последнее!
Свои не обратили особого внимания на этот глас вопиющего, привыкли, судя по всему, но Полосухин жестом усадил всех на места и жестом же, подчеркивающим старое его знакомство с заводскими кадрами, дал слово Цинкеру: