Открываются двери лифта наверху, и газик выезжает на рабочую площадку конверторного цеха, туда, где пламя и гул. Медленно, как будто бы даже торжественно катит он мимо черных переплетений стальных ферм, мимо разогретых и огнем, и жаркой работой мощных агрегатов — одни из них величаво неподвижны, другие, не торопясь, как бы с достоинством, проплывают мимо. Брагин то сидит за баранкою, выпрямившись, а то вдруг хищно наклоняется к ней — уж он-то хорошо знает, какая их тут на каждом шагу подстерегает опасность…
Газик замирает недалеко от поигрывающей бликами гигантской «груши» конвертора. Громадный, под стать ей, совок с грохотом опрокидывает в жерло черную груду скрапа, и «груша» словно взрывается изнутри, вверх летят яркие ошметки огня, поднимаются длинные языки дымного пламени.
Как зачарованный смотрит на это зрелище Веденин, и по непрерывно меняющемуся выражению его лица понятно, что ради этого он сюда и приехал — ради этой и горькой, и радостной для него, ради самой последней встречи…
Словно под крыло птицы, спрятался под руку Райха Максим, во все глаза смотрит на это доселе не виданное им зрелище… А газик подкатывает к другой «груше» — она слегка наклонена, и из ее жерла пышет малиновый жар. В этом гуде и грохоте, в котором, кажется, даже вблизи невозможно хоть что-нибудь слышать, Брагин подает знак одному из сталеваров: наклонить «грушу» еще чуть-чуть. Тот нажимает кнопку на пульте, которая есть тут, внизу, и тысячетонная махина послушно клонится ниже, а сталевар — молодой, лет двадцати восьми парень — подходит к газику с той стороны, где сидит Веденин, сдержанно, с чувством собственного достоинства, понимающе улыбается ему и, может быть, неожиданно для себя самого снимает каску, но голову при этом приподнимает еще выше, встряхивает длинными кудрями и замирает с каской в руке, но Веденин, слегка улыбнувшись, тут же строжает глазами и приподнимает палец: мол, надень, не то это место, где можно стоять с непокрытой головой.
А Брагин жестом приказывает: свали конвертор еще чуть-чуть.
Сталевар уходит, кивнув, и снова клонится «груша» — сквозь дрожащее марево теперь уже совсем хорошо видно, как внутри нее клокочет розовато-белый, с синими язычками, жидкий металл.
И вдруг поднимает слабую руку Веденин: еще чуть-чуть!
И черная, с зияющим жерлом, туша конвертора покорно подается книзу… Человек ли кланяется огню? Огонь ли преклонился пред человеком?
А может, это только так кажется, что он давно покорился нам, а на самом-то деле он беспрестанно сжигает и сжигает нас… вот сейчас догорает и еще один. Догорает Веденин. Догорает Дед.