— Во-он ты куда! — прищурился отец. — Договаривай давай!
Но крестный только нахмурился и опустил серые глаза. Мама положила ладошку на отцову руку:
— Ты, Миша, все по правде хочешь… А она ведь горькая. Ну не обижайся ты, потерпи, дай мне сказать!
Отец рванул руку из-под маминой ладошки:
— Опять: почему у меня овечек забрали, а у Ивана нет?
— Только не обижайся, выслушай, — как можно мягче попросила мама.
Но он уже сорвался на крик:
— Понимаешь ты, что мы с ним за одной партой сидели? С Карповцом! Задачки вместе решали! А я тогда день до вечера с ружьем в руках на кошаре простоял — без нервов что ли? Я этот стакан его первый выпил — только-тогда чуть-чуть и прошел в себя…
— Выпил один стакан — и хватит.
Отец словно приподнял что-то в сжатом кулаке и тут же бросил перед мамой на стол, раскрыл пятерню:
— Э-э-эх!
— А то не так? — спросил крестный. — Ты ведь как прописался в этом ларьке — разве выход?
— А где выход?! Ну подскажи — где?.. К ним в шайку прибиться — государству очки втирать? Если не научилась пока Россия деньги считать, значит, драть с нее три шкуры, и все на себя, чтобы самому теплей было! Это — выход?
Крестный пальцем погрозил:
— Кто за Россию на самом деле переживает, около ларька не стоит, Мишка!
Но отец только снова выдохнул:
— Э-э-эх!
В дверь комнаты тихонько постучали. Мама, которая уже собиралась что-то сказать отцу, глянула на Никиту:
— Где же твой дружок? Не предупредил?
— Андрюха, может?
— Войдите, да! — разрешила мама.
И точно — был Андрюшка Пинаев. Заходить не стал, лишь приоткрыл дверь. Глядя только на Никиту, хмуро сказал:
— Говорил, заниматься…
— А может, и в самом деле на веранде позанимаетесь? — подхватила мама. — Чем тут сидеть… а торт откроем, мы вас позовем.
Когда они уселись на веранде, голоса за дверью зазвучали совсем тихо, и Никита, который одним ухом слушал условие задачки про двух велосипедистов, вторым невольно пытался уловить, что там, в комнате. Он вовсе и не думал подслушивать, да нет же, только по тону разговора хотел понять: всё спорят или перестали? Ну конечно: на шепот перешли, как только бедный крестный и слышит, а все продолжают что-то один другому доказывать. Вот дело какое: кого из них ни послушаешь, каждый прав, а договориться никак не договорятся. Может, дяде Ване Корягину повезло, что он с этим Карповцом в одном классе не учился? Или не в том дело? Просто волкодавы у него оказались злее, чем у отца? Когда подъехал к его кошаре с горцами Пархитька, крестный, говорят, приставил к уху ладонь и долго-долго Пархитьку выслушивал, а потом сказал: «Ну и забирай овечек, жалко, что ли? Только мы же их не одни пасем, а с собаками. Вот если собачки разрешат… Ты им все, что мне тут объяснял, расскажи, а я спать пойду». И дядя Ваня ушел в чабарню и лег спать, а собаки ни к овечкам, ни к двери в чабарню так никого и близко не подпустили. Они у него неделю потом лаять не могли, волкодавы, так в то утро охрипли, а крестному что — он же почти не слышит. Спал себе!.. Или, может, совсем не спал, а в окошко чабарни тихонько за Пархитькой да горцами поглядывал? Отец как про него, когда в котельной со своими забулдыжками выпьет: Ванька Корягин — «пень глухой» и «черт хитрый». Вот он, крестный, всех и перехитрил. И ходит себе со звездочкой на пиджаке, а вы — как хотите!