Странное было состояние!
И жалел, что пролетевший месяц провел тут один, без своей Нади, и уже готовился мысленно к встрече с нею, а вместе щемило и другое: так и не подвернулось случая проверить все свои размышления и об этом самом табуне, и о себе самом, и еще о многом, о многом… С одной стороны, вроде бы ничего такого не произошло, уезжать бы я должен с легким сердцем, а с другой — было такое чувство, что я ей все-таки изменил: вон сколько времени провел за разговорами о женщинах да со всякими разными мыслями о них.
«Прелюбодействовал в сердце своем?..»
Как сказал бы Проничкин — не только мастер ювелирной сварки, но и знаток Священного писания.
Но я ведь и «в сердце своем» не прелюбодействовал, а вроде бы даже укрепился…
Только вот не покидало меня странное ощущение обмана.
Присел я перед дорожкой на веранде, в последний раз глянул на море. Взял потом чемодан и пошел по дорожке между соснами.
Где-то уже почти перед главным корпусом спохватился вдруг: забыл кепку!
Оставил чемодан прямо на дорожке и скорым шагом вернулся.
Дверь в мою комнату была открыта, оттуда слышались голоса… Видно, уже новый жилец в ней располагался…
Мне бы кашлянуть или, может, стул передвинуть, как-то, в общем, о себе объявить, но вот я уже стоял с кепкой в руках, а в комнатке ничего не замечали, там шел громкий разговор.
— Прекрасный номер, нет-нет, вы не пожалеете! — кого-то невидимого мне уговаривал мой старичок из регистратуры. — Отдельный вход — как вам понравится, так себе и живите!.. Есть тут, правда, одна опасность, но я вам честно должен сказать: весьма приятная, да!.. Тут перед вами жил народный артист — может быть, даже встретили его, только что прошел по аллее с большим таким чемоданом из черной кожи. Так вот к нему табунами девчата бегали. Большой специалист по этой части… ба-а-ль-шой! А по закону курортной жизни, они, конечно, и к вам наведаются…
Этот, кого он уговаривал, негромко спросил:
— Вот так, да?
Может, мне это послышалось, но голос у него легонько дрогнул.
И я своею кепкой зажал рот, потихоньку, бочком, спустился по ступенькам, шагнул на дорожку и — вперед! К большому своему чемодану из черной кожи.
Сел на краешек, взялся за живот, и тут меня прорвало: смеялся, веришь, до того, что слезы из глаз!
Как он меня, выходит, кинул?.. Этот старичок. А?!
Где-то, знаешь, внутри у меня, правда, потихоньку понывало: за что ж ты со мною так, отец? Разве бы я и без того, а просто, как говорится, за компанию, не угощал бы тебя коньячком каждый вечер?
Сибиряк.
Монтажник.
Голубая, выходит, кровь тяжелой нашей индустрии. Ох и тяжелой!