Прощальный этот миг чем-то похож на кроткое свечение безмолвной зарницы: она лишь слегка приподняла черное ночное небо, земные очертания только напомнила…
Однако уже разбужены видения.
Матерь сокровенных видений — душисто-горькая трава материнка с холмов моей родины!»
Благостное такое начало…
Дальше должно пойти, как ясным утром зимой спускались мы с коша на санях и, глядя на алую макушку Эльбруса невдалеке, на укрытые снегом белые пригорки под нами, я все покачивал головою и вздыхал — вот, мол, какая красота! — а старый конюх посматривал на меня, очень довольный, и все поворачивал по целику то влево, а то вправо, и мы все ехали, ехали — то вниз, к хутору, где ожидала меня машина, а то опять почему-то вверх, и я наконец спросил: а не очень, мол, долго едем?..
Дед усом шевельнул: «Да тебе ить, погляжу, нравится?..»
Я откликнулся благодарно: «Сто лет на санях не ездил, ну еще бы!»
«Вот и покатайся, а что? — сказал он. — Куда это нам спешить?..»
И опять повернул от хутора — оказывается, он, как мальчишку, катал меня!
Звали его дед Жора, так он тогда отрекомендовался у пастухов, а фамилию я забыл, помню, что записывал, точно, а если записал — значит обязательно забудешь, у меня это как закон. Да только разве можно доброго человека, на несколько счастливых минут вернувшего тебя в далекие времена детства, оставить в очерке без фамилии?..
И я прикрыл колпачком перо, отложил ручку и полез в нижний ящик за блокнотами: дед Жора… дед Жора.
Чисто синело небо, пахло на морозце стариковой махоркой и отлетающим от лошади теплым парком, еле слышно все еще поскрипывали санки…
Я перебирал странички плотных, в четвертушку листа, записных книжек в твердой обложке, которые брал обычно в дорогу, наткнулся на подчеркнутое красным фломастером слово «оркестр», принялся было искать дальше, но потом вдруг вернулся назад: «Оркестр!..»
Почему это все-таки подчеркнуто? Почему — с восклицательным?
Еле слышно он уже зазвучал, этот оркестр, и я сидел за столом и тихонько прислушивался к себе: где играет?.. Может, как раз в станице — тот самый, который давно, еще до войны, создавал мой дядя, бывший «воспитанник» из военного оркестра в Сухуми, волею судьбы помотавшийся потом по белу свету больше, чем надо бы, и наконец осевший на родине, где дружки — «духачи» зовут его по старой памяти теперь с собой лишь тогда, когда идут «прятать жмурика»…
Почему-то я сразу понял, что нет, не там, а как бы в другом пространстве и в другом времени — да вот, на Антоновской площадке, где я прожил чуть ли не столько, сколько в станице, на Антоновке, да, теперь я знал это наверняка, и в мгновение ока из заснеженного Предгорья, с окраины родной Кубани, перенесся в Сибирь, под Новокузнецк, и музыка тут же сделалась слышней, выходит, верно, это Антоновка, только какой оркестр?